— Беречь будем. По душе всем пришелся.
— Вот прилип! — разозлился Годяев. Потом походил взад-вперед, поостыл и согласился: — Ладно, пусть остается...
Опасаясь, как бы он не раздумал, я поспешил в казарму и начал готовить «данные для приказа».
— Фамилия у тебя какая? — расспрашивали мы мальчонку.
Он неопределенно пожал плечами.
— Ну, отца-то как звали?
— Мурадом. А чаще Кальмурадом. Лысый он был. «Каль» — по-нашему плешивый.
Я вмиг составил нужную справку: Кажбак Кальмурадов, уроженец Ургутской волости, Самаркандского уезда, 16 лет. Прочитав ее, Годяев ухмыльнулся.
— Шестнадцать, значит?
— Тютелька в тютельку.
Командир сотни укоризненно покачал головой, но передал листок писарю Доронину.
— Добавишь в сегодняшний приказ о зачислении этого Кальмурадова на все виды довольствия.
Со временем Кажбак стал моим коноводом. Много верст прошли мы вместе, и ни разу мне не пришлось в чем-либо упрекнуть его.
Вернувшись в Самарканд, мы снова приступили к боевой учебе. Учились напряженно. Но молодость есть молодость. И, несмотря ни на что, нам удавалось выкраивать часок-другой для развлечений. Многие из нас любили проводить досуг в доме своего сослуживца Андрея Ярошенко. Там всегда было шумно и весело. Ребята пели, рассказывали забавные истории, затевали увлекательные игры. Однако кое-кого сюда влекло не только это. Я заметил, что Шандор Танкушич давно уже неравнодушен к сестре Андрея Ольге.
В один из августовских вечеров венгр наконец объяснился с нею. Договорились пожениться.
— Завтра же решили объявить об этом ее родителям, — сказал Танкушич перед отбоем. — Пойдешь со мной вроде как за свидетеля?
Я от души поздравил друга и охотно принял его приглашение.
Старики Ярошенки встретили нас, как всегда, радушно. Судя по всему, они не догадывались, с чем мы пожаловали. И когда Танкушич с места в карьер выпалил просьбу отдать за него Ольгу, старый мастер и его супруга растерялись. Не давая им опомниться, Шандор напирал:
— Ничего, что время такое... Мы любим друг друга... Только вместе будем счастливы...
Первой обрела дар речи Ксения Тарасовна. Она обернулась к Ольге.
— Ты-то сама как, дочка?
Та бросилась к матери, припала к груди.
— Я согласна.
Тогда уж опомнился и Василий Иванович. Степенно подошел к Танкушичу, обнял:
— Ну что ж, принимаем тебя, Шандор, в нашу рабочую семью.
Ксения Тарасовна тоже засеменила к смущенному жениху. Поцеловала в обе щеки, молвила с чувством:
— Сирота ты здесь, Шандор. Буду тебе матерью...
Через неделю справили свадьбу, и Танкушич переселился из казармы в домик, который уже давно стал ему родным.
А потом женился и Габриш. Его избранницей оказалась румяная хохотушка Феня, работавшая сестрой в гарнизонном лазарете.
Мы завидовали семейным. Они жили на частных квартирах, питались по-домашнему. А у нас каждый день щи да каша.
Сам по себе красноармейский паек был не плох. Неважными оказались кашевары.
Как-то, отодвинув миску с опостылевшей однообразной едой, Месарош помянул добрым словом своего приятеля Фаркаша. Вот, мол, кто мастер. В лучших ресторанах Будапешта работал. И в плену отличные гуляши готовил...
— А почему бы не назначить Фаркаша старшим поваром сотни? — откликнулись товарищи.
— Не согласится. Не затем, скажет, в Красную Армию шел.
Все же мы решили поговорить. Фаркаш сначала отказывался. Но потом сдался. Правда, поставил условие: в боях будет участвовать вместе со всеми.
Годяев в тот же день подписал приказ.
На следующее утро я, как дежурный по кухне, пошел с Фаркашем в продовольственный цейхгауз.
— «Макароны, рис, баранина, горчица, перец черный, уксус», — вслух читал каптенармус написанную Фаркашем заявку. — Так... А хрена с маслом не хочешь?
Фаркаш радостно закивал головой:
— Да, хрен и масло очень хорошо. Кость есть, холодец будет...
— А может, тебе еще и черта лысого в сметане дать? — вышел из себя хозяйственник и швырнул бумагу.
Фаркаш тоже вскипел:
— Но, но! Старый режим кончай!
Хлопнув дверью, он выскочил на улицу. Я кинулся за ним, сказал, что какие ни есть продукты, а получить их все равно надо. Но тот отрезал:
— Каша варить не буду.
Об этом происшествии доложили, конечно, командиру сотни. Внимательно выслушав обе стороны, Годяев взял под защиту Фаркаша:
— Повар дело говорит. Давно пора подумать о рационе.
— Так не положено! — взвыл каптенармус.
— Что значит не положено? — перебил его Годяев. — Заботиться надо о людях. Он вот думает, а вы нет. Ступайте-ка и вместе составьте список продуктов, которые требуются. Потом зайдите в облвоенкомат, посоветуйтесь с кем полагается. Русское население города гречку любит, а в продкоме и на базаре ее нет. Может, сумеем обменять наши крупы на рис и макароны. Да и насчет овощей надо пошевелить мозгами...
Фаркаш своего добился. Над первым обедом он хлопотал с таким усердием, какого не проявлял, наверное, и в ресторане. Борщ удался на славу. А гуляш с крепким соусом из красного перца совсем покорил красноармейцев.
Наш балагур Володя Клейн, требуя внимания, громко забарабанил ложкой о миску. Когда все стихли, предложил:
— Отныне слово «кашевар» упраздняется. Впредь это лицо именовать только поваром.
Кто-то в тот день назвал Фаркаша Гуляшом. Это шутливое прозвище прилипло к нему. Добродушный венгр не обиделся.
— Гуляш, — сказал он, — вкусный вещь. Пусть Фаркаш будет Гуляш. Ладно...
Но недолго тешил нас Бела Фаркаш. Все уже стягивалось огненное кольцо вокруг Советского Туркестана. Не до деликатесов стало. К зиме положение с продовольствием приобрело катастрофический характер. Дехкане, правда, засеяли хлопковые поля зерновыми, но до урожая было еще далеко. В плодородные некогда долины и оазисы пришли голод, холод, болезни.
2
В начале ноября 1918 года в Ташкенте собрались делегаты Красной Армии и Красной гвардии. От самаркандского гарнизона туда прибыли Щетинин, Петерсон, Танкушич и я.
На этом, как его тогда называли, съезде были приняты важные для военного строительства решения о командном составе, дисциплине, культпросветработе, медицинском обслуживании частей, войсковом хозяйстве, создании товарищеских красноармейских судов и утверждена Временная инструкция для солдат
