и Евгений даже подумал: а сможет ли он когда-нибудь снова сесть за пианино с ощущением, что руки повинуются ему? Но в эту минуту он просто отдыхал и слушал музыку леса. Однообразный шум деревьев медленно таял, поднимался, как занавес, и за ним проступала мелодия ветра…
Из чащи леса на поляну выступил Любанский. Бывшего артиста недавно лишили его шевелюры, и теперь он выглядел мальчиком с круглой головой на тонкой шее. Но привычек любимца публики он не оставил. Вот, увидев зрителей, которых ему теперь все время недоставало, он прыгнул на пень, раскинул руки, восстанавливая равновесие, и с пафосом заговорил:
— Друзья, минуточку внимания! Я только что с КП. Там мне удалось побеседовать с корреспондентом фронтовой газеты. Вот последние данные. Враг зализывает раны. Фронт стабилизирован. Скоро мы пойдем в наступление. Чтобы вдохновить вас на подвиг, я почитаю стихи. Итак, «Полтавский бой»… Кха, кха! (Откашлялся, распахнул шинель.)
— Ребята, почта! — вдруг выкрикнул кто-то из-за кустов.
Любанский повернулся на пне, балансируя на одной ноге, погрозил пальцем бывшему парикмахеру из Метрополя:
— Жорж, замолчите! Вам все время мерещится почта, но уверяю вас, что ваша официантка Дуся давно вас забыла!
Парикмахер вышел на полянку, презрительно усмехаясь.
— Вы мне мстите, Любанский, за то, что я остриг вашу пышную шевелюру. А моя Пенелопа будет ждать меня хоть десять лет!
Любанский захохотал, как Мефистофель. Жорж пожал плечами, отвернулся к пулеметчикам Неречко и Сарафанкину, презрительно сказал:
— Не понимаю, чего этот комедиант первого ранга ржет. У греческого царя Федосея была такая верная жена Пенелопа. Царь задержался где-то на войне, а ее стали осаждать женихи, так она десять лет водила их за нос, все ждала мужа…
Он высокомерно взглянул на Любанского и вдруг закричал:
— Смирно!
Любанский отмахнулся от него, но остальные уже вскакивали на ноги, торопливо одергивая шинели. Подходил Миронов.
Майор Миронов иногда просто побаивался своих бойцов. Во время военных занятий он еще мог заставить этих людей слушаться и выполнять команды, чувствовал силу батальона — шестьсот штыков! — но едва раздавалась команда «Вольно!», как они рассыпались во все стороны, подобно шарикам ртути. Вот и сейчас по команде «Смирно!» они поднимались медленно, а Любанский вообще так и стоял на пеньке в позе оратора.
Но вот и Любанский спрыгнул со своей трибуны. Миронов поздоровался, с усмешкой выслушал нестройное приветствие и предложил заниматься своими делами. Затем, словно только что увидев, приказал:
— Строгов, зайдите ко мне на КП.
Вызвав младшего лейтенанта Узлова, командира первой роты, он обошел с ним землянки, поинтересовался результатами сегодняшних занятий, потом спросил:
— Скажите, младший лейтенант, Строгов потянет на командира взвода?
— А где Хотьков? — нервно спросил Узлов. Он уже догадался, что речь идет о первом взводе. Хотькова вызвали на КП еще утром.
— Хотьков ушел в отдельную роту бронебойщиков. По всем полкам отбирают добровольцев в такие роты.
— Понятно, — тихо сказал Узлов. — Строгов потянет, он исполнительный.
— Теперь этого мало, — сухо заметил Миронов. Но что он мог еще сказать, когда и младший лейтенант Узлов, двадцатилетний парнишка, только что выпущенный из офицерского училища, был пока что всего лишь исполнительным человеком.
Сам Миронов старался не терять времени даром. Он учил, подсказывал своим людям, как тяжела современная война и как можно и нужно бить врага, но знал ли он, как поведут себя эти необстрелянные бойцы в бою?
Конечно, он знал и понимал больше, чем его бойцы. «Стабилизация» фронта давала всего лишь передышку. Пока его батальон был в составе резервного фронта, но кто знает, когда и куда нанесут следующий удар немцы? И то, что старослужащий Хотьков был отозван в роту бронебойщиков, тоже было одним из сигналов, к которым Миронов умел прислушиваться. Значит, надеяться на противотанковую артиллерию, которую немцы здорово потрепали в боях под Смоленском, пока нечего, придется действовать против немецких танков «малой артиллерией» — бронебойными ружьями, гранатами и бутылками. И авиации у противника все еще много, а наши самолеты словно приросли к земле. Правда, тут Лаврентий прав — надо в первую очередь защищать Москву, до нее от немца стало полчаса лета, а вот не могут же они справиться с нею, как когда-то с испанским городом Герника, который немцы стерли авиацией с лица земли… Да, война будет еще долгой и тяжкой, она еще только начинается, хотя гитлеровцы и вопят, что закончат ее этой осенью.
Все эти размышления Миронов оставил при себе, И на КП Строгову он об этом не говорил. Просто сказал, что Строгов обязан принять взвод, что человек он грамотный, сам понимает: офицерами и командирами взводов не рождаются, стал воином — будь готов и к тому, что станешь командиром.
Но когда Строгов, несколько опешивший, вышел из землянки, Миронов взял трубку и позвонил Узлову, чтобы тот встретил Строгова и сам представил его взводу как командира. И строго добавил:
— И чтобы никаких шуточек! А то, знаешь, они у тебя там все остряки!
Поэтому, когда Строгов вернулся в роту, первый взвод был выстроен на полянке, и командир роты сам сказал прочувствованное слово о том доверии, которое оказывает командование батальона бойцу Строгову.
Евгений стоял, потупив глаза, он никак не мог привыкнуть к новой своей роли. И когда Любанский язвительно сказал: «Этак вы, Евгений Сергеевич, скоро станете генералом!» — Строгов даже обрадовался, услышав жесткий голос младшего лейтенанта Узлова:
— Боец Любанский! Приказы командования не обсуждают, а выполняют!
И Любанский вытянулся в струнку, а Разумов, перекосившийся было в привычной иронической усмешке, тут же стер ее с лица.
Так боец Строгов получил первую командирскую должность.
А наутро его разбудили грозные перекаты артиллерийской канонады.
Он взглянул на часы: было пять тридцать.
Рота выскочила из землянок, как по тревоге.
Евгений прислушался: по всему горизонту в мягком сером небе грохотали громы. Они слышались и с севера, и с запада, и с юга. И без объяснений было понятно: немцы опять начали наступление, и, возможно, по всему фронту.
Узлов ушел на КП. Евгений послал Сарафанкина узнать, готов ли завтрак. Батальон каждую минуту мог сняться с места, а у бойцов не было даже пайка. То, что получили в Москве, уже съели.
Сарафанкин вернулся вместе с походной кухней. Сердитый повар раздавал кашу, не жалея. Вскоре появился и старшина роты: он тоже не пожалел батальонных запасов.
Узлов появился только к двенадцати.
Взводные сошлись в землянке командира роты. Узлов старался держаться спокойно, но ему это плохо удавалось.
— Командование выясняет положение, — сказал он. — Приказано заниматься по расписанию.
