должны остановить их на этом берегу, чтобы не только танки, но ни один солдат не успел убежать.
Катя смотрит на землю, яркую от цветов, и отбрасывает мысль об опасности. Цветы, деревья, река — все говорит: надо жить.
Трудно среди этого цветущего луга, на этой мирной земле настроиться на боевой лад. Но слова «добивать врага» вдохновляют Катю. Она с нетерпением смотрит на медленно темнеющее небо.
Меж палаток виднеются огоньки фонариков; второпях спотыкаясь о растяжки палаток, девушки бегут к самолетам. Звезды наливаются горячим светом, словно тоже готовятся к обычной работе: светить, ободрять, вести вперед.
Вечер. Летчицы возле самолетов, в шлемофонах, в комбинезонах, с пристегнутыми парашютами. Все молчат, ждут ракету — сигнал для взлета. Тревожная тишина в воздухе. Слышится гул далекого боя. Сейчас они ворвутся туда, и этот гул усилится.
Катя представляет, как идут танки, сметая все со своего пути, за ними с боевым кличем стремительно бросается на врага пехота. Идет в атаку, в рукопашной схватке добивает тех, кого не успел уничтожить сокрушительный огонь снарядов и бомб.
Резкий свист пронзает напряженную тишину. Зеленый, искрящийся шар взлетел в воздух у командного пункта и плавно падает, предупреждая, что сейчас последует приказ: «В бой!»
На взлетной дорожке пересеклись лучи ручных фонариков. Они падают то на самолеты, то на девушек, застывших в боевой готовности.
И вот самолеты в небе. Кате кажется, что прошло много времени, а самолет еще не набрал нужной высоты. С бомбами ему тяжело. Под ними чернеет земля, которая днем ослепительно сияла полевыми цветами. Сейчас эти поля топчет враг, его надо уничтожить.
«Начинаем», — мысленно произносит она и сбрасывает бомбы.
Самолет подбросило, он стал легким и стрелой врезался в темноту, а сзади его догоняет зарево пожара, вспыхнувшего на переправе.
Враг еще огрызается. Зенитные орудия ловят самолеты, снаряды рвутся справа, слева. Катя машинально втягивает голову в плечи, но уходить еще рано.
— Развернись — я дам по ним разочек из пулемета.
Летчица поворачивает самолет. Прожекторы уже потянули к ним свои щупальца, пушки бухают, но и Катя строчит из пулемета.
— Всё! Домой!
Кате казалось, что теперь они стали полными хозяевами воздуха, и это ощущение придавало ей смелость. Маршанцевой приходилось сдерживать их пыл.
— Храбрость должна быть разумной. Думайте и о себе, возвращайтесь невредимыми.
— Так мы и делаем, — улыбается Катя своим воспоминаниям. — Возвращаемся, чтобы поскорее сбросить на врага новые бомбы…
На рассвете началась гроза. Аэродром закрыли плотные тучи. Самолет пробивает слоистые облака и медленно, как по лестнице, спускается. Дождь хлещет в козырек кабины. А самолет все опускается по воздушным ступеням: сто двадцать метров… девяносто… шестьдесят… пятнадцать… шесть… И вот шасси касается земли. Наконец-то дома.
Следующие два дня шел дождь, и летчицы отдыхали. Но как только показалось солнце, все выбрались из своих укрытий и начали сушиться.
Греясь на солнце, Катя готовилась к докладу «Приемы бомбометания в лесистой местности», как вдруг заметила два самолета, идущих на посадку. Она вскочила. Неужели это Гриша разыскал ее?
Но из одного самолета вышла Маршанцева, недавно получившая звание подполковника, из другого — командир легкобомбардировочного полка майор Коровин. Его полк тоже состоял из самолетов По-2 и находился в трех километрах от них.
Кивнув на самолеты, под которыми сидели летчицы, Маршанцева сказала:
— Вот мой табор.
Майор Коровин удивленно смотрел на девушек. Они помещались под крылом, ни у кого ноги не высовывались, до того они были маленькие.
Тут же под березками работали техники, механики. На кустах сушилось что-то голубое, розовое, на что майор не стал смотреть, только вздохнул и покачал головой — вот так полк! «Это какая-то особая организация, отнюдь не боевая единица», — думал он.
Майор шел за Маршанцевой, оглядывался по сторонам, старался не пропустить никакой мелочи. Он увидел в чаще кустарника яму, на дне которой горели дрова и что-то варилось в котле. Должно быть, кухня. Тут же стояли какие-то ящики, на них рубили мясо. Румяная девушка в белой косынке чистила картофель и так была увлечена своей работой, что даже не взглянула на него.
Они подошли к березе, на которой была прибита дощечка с надписью: «Штаб». Майор увидел девушку, с глазами, как вишни, с детскими пухлыми губами, которую Маршанцева представила ему как начальника штаба.
Майор с трудом удержал улыбку, опустил голову, чтобы успеть сделать серьезное лицо.
Начальник штаба развернула перед ним двухкилометровку, и Коровин стал показывать линию соприкосновения с противником.
В штаб стали собираться командиры эскадрилий и просто штурманы. Это были маленькие девушки, на вид очень ловкие, подтянутые и аккуратные, они были даже красивы. У каждой по два-три ордена.
Маршанцева подробно расспрашивала майора о его полке. Как они работают? Сколько у них уже имеется боевых вылетов?
— У нас почти все имеют по пятьдесят, по шестьдесят вылетов, — с гордостью ответил Коровин. — Но есть и ветераны, у которых на счету по сто боевых вылетов.
— Вот как? — спокойно сказала Маршанцева. — А у нас почти у всех по четыреста вылетов, а есть ветераны, у которых и семьсот боевых вылетов. Как видите, воевали — не гуляли.
Майор вскинул на нее вопрошающий взгляд. Что она, смеется над ним? Или она угадала его мысли и теперь вносит ясность во все его сомнения? Пятьсот боевых вылетов! Майор вздохнул и как-то сразу сжался. Вот это да! Верно она сказала: «Воевали — не гуляли».
К ночи опять разразилась гроза, могучий ливень ударил о землю с сокрушающей силой, словно смывал грязные следы войны. В полку шутили, что эта гроза разыгралась в честь Катиного дня рождения. Ну и мощно же отмечала стихия эту радостную дату! Всю ночь Катя с Дашей сидели под плоскостью самолета согнувшись в три погибели. Неудобство усугублялось еще тем, что машина стояла с креном, на бугорке. Настроение у девушек было мрачное, как небо над ними. Ливень висел такой плотной завесой, что ближней деревни не было видно.
Даша, угадывая настроение подруги, время от времени утешала ее:
— На юге просветлело, завтра будет чудная погода, и мы по-настоящему отпразднуем твой день рождения.
— Я не об этом думаю, — ответила Катя. — Вот мне исполнилось двадцать три года, кажется, лет еще не много, но если вспомнить, сколько уже пришлось пережить, так подумаешь, что хватило бы и на две жизни. Сколько досталось горя! Сколько друзей пришлось похоронить! Раскову, Курганову, Веру и Глафиру… Ольгу… От этого горя, кажется, могло все сердце выгореть, но приходится держаться; чем больше горя, тем лучше должна быть работа. И вот сейчас, когда исполнилось двадцать три, передо мной две задачи: победить немцев и учиться. Учиться во что бы то ни стало.
— А Гриша? — лукаво спросила Даша.
Катя задумчиво посмотрела на частую сетку дождя и не скоро ответила. Теперь она все чаще и чаще думала о конце войны и о своем месте в жизни. Что она будет учиться — это уже твердо. А что касается любви, то на этот вопрос тоже надо ответить твердо, и лучше всего сейчас, в день рождения. За это время она проверила себя и поняла, что любит Гришу настоящей большой любовью. Теперь ей казалось, что и от нее зависит ускорить конец войны, приблизить встречу с Гришей. Расставаясь в Севастополе, они дали друг другу слово каждый день писать, помнить и любить, если даже разлука их продлится еще год. Но теперь Катя верила, что они встретятся в Берлине гораздо раньше…
На другой день прояснилось, но аэродром так размок, что Катя и Даша вылетели искать новую площадку.
