скромно, даже как-то обыденно — в простых темных брюках, свитерах, клетчатых рубашках. Но Векки к стендам даже не подошел, устремившись сразу к прилавку, за которым скучал в безделии худой, высокий мужчина лет сорок ас высоким гребнем прически из ярко-зеленых, почему-то шевелящихся волос и в богатом, золотом расшитом халате, более подходящем какому-нибудь древнему восточному владыке, одетом прямо на голое тело. Как и большинство встреченных на пути сюда аборигенов, он казался не просто худощавым, а каким-то субтильным, будто совсем недавно перешел из отрочества в юность. Позади продавца, на таком же практически стенде, что располагались и вдоль стен магазинчика, громоздились старые, обшарпанные и надтреснутые экраны каких-то приборов, странная аппаратура в жестяных, помятых и кое-где поломанных футлярах и еще какая-то дребедень, на которую Ника никогда бы не обратила внимания, не будь рядом с ней нолса. А тот, присмотревшись к выставленным на продажу товарам, едва ли не подпрыгнул на месте, вытягиваясь в струнку и пытаясь глазами достать какой-то громоздкий ящик из пластика «под дерево» с мертвым, глухим экраном и небольшой панелью управления в левом нижнем его углу.
— Ника, Ника, ты только глянь… — тихонечко загундосил гном.
— Что такое? — волей-неволей пришлось заинтересоваться экспонатом и блондинке, мгновенно узнавшей в нем привычный бытовой предмет. — Подумаешь, старый телевизор…
— Ты не понимаешь, Ника, — возбужденно зашептал Векки. — Это же один из первых цветных телевизоров, еще полностью на полупроводниках, без печатных схем, с лучевым экраном… такой просто увидеть — сказка, а уж увидеть в продаже — сказка вдвойне…
Пошептавшись с блондинкой и чуток утихомирив разгулявшийся невроз коллекционера, нолс налег на прилавок грудью и постарался уже поспокойнее спросить подошедшего продавца:
— Вот там у вас… по левую руку… — этот ориентир трудновато дался гному, у которого сердце располагалось справа, — там что ж, в самом деле старинный телеприемник?..
— Недавно принесли на продажу, — с небрежной гордостью сказал продавец, будто бы лично годами холил и лелеял раритет в собственной каморке. — Всего десяток монет — и он ваш…
— Десяток монет? — возмущенно проговорила Ника, бесцеремонно оттесняя в сторонку нолса, хоть сделать это было и нелегко, гном будто прилип к прилавку. — И что ж — это чудо техники за такую цену еще и показывает что-то?
— Как можно? — удивился продавец. — Его же включают не чаще одного раза в год, мало ли что… сами понимаете. Да и нет давным-давно эфирных передач на тех частотах, которые он может поймать. Да и вообще у нас, по-моему, давно всё телевидение на кабельной сети. Но — внутри полностью сохранена начинка тех самых времен, когда этот телеприемник успешно функционировал…
— А… э-э-э… — только и успел проговорить нолс, как вцепившаяся ему в рукав комбеза Ника решительно оттащила иного подальше от прилавка.
Вслед им удивленный продавец успел только выкрикнуть:
— Тут ваши, нолсы, не так давно были, интересовались уже, хотели, кажется, купить…
… — Ты зачем? ты чего? ты куда? — возмущению Векки не было предела, но блондинка твердо и настойчиво вытащила его из магазинчика и только тут тихонечко заорала, с трудом сдерживаясь, чтобы не стукнуть в сердцах кулачком по лысой серой голове:
— Опупел, слоник!? Векки, ты свихнулся? платить такие деньги за такую рухлядь…
— Это антиквариат, — не уловив суть обзывательства, попытался возразить гном, высвобождаясь из цепкого захвата женских рук. — Это вообще чудо, что он до сих пор уцелел…
— Это — чудо? — пренебрежительно пожала плечами Ника, успокаиваясь. — Хочешь, ламповый, черно-белый, да еще и работающий на полную катушку?
Нолс непонимающе уставился на девушку, как бы говоря своим взглядом: «Такого не бывает, что ты тут еще придумываешь?» Но, мгновенно сообразив, что просто так Ника ничего не говорит, спохватился и уточнил:
— И откуда ты его возьмешь?
— Со своей дачи, — великодушно разъяснила блондинка. — Она мне досталась по наследству от прабабушки по материнской линии… вообще-то, я там и не бываю почти, но телевизор этот видела, даже смотрела пару раз из любопытства и от скуки. Нормально показывает…
Хоботок нолса задрался едва ли не вертикально, что являлось проявлением у этих иных высшего градуса смятения и душевной расстроенности.
— Ника… это… слишком… но ведь… всё на самом деле?.. — сбивчиво и еще более гнусаво, чем обыкновенно, произнес Векки. — Но ведь такого не бывает, почему же ты об этом молчала всю дорогу, да и там, у себя дома, тоже ни слова не сказала…
— А ты ни о чем и не спрашивал, — логично, а что еще она могла сказать, ответила Ника. — А по дороге вы почему-то всё больше про Сумеречный город выспрашивали, а не про старую технику, которая у меня на дачке без дела хранится…
17
Из тяжелого, алкогольного дурмана, который и сном-то назвать затруднительно, Антона вывел слабенький женский писк… и раздавшийся следом ворчливый, негромкий голос Мишеля:
— Да ладно тебе, уж сколько колю, могла бы и привыкнуть, чего пищать-то…
— Себе бы поколол столько — узнал, — слабенько огрызнулась Татьяна.
Это она, собственно, и пискнула, когда тонкая игла шприца проникла в худенькую ягодицу девушки.
Антон открыл глаза и резко, не давая самому себе времени расслабиться и перевернуться на другой бок, сел на постели, оглядываясь по сторонам шальными, не проспавшимися глазами. Рядышком посверкивала бледненькой попкой Таня, над ней, в позе врача-садиста из дешевого сериала, стоял, слегка склонившись, Мишель, уверенным движением выжимая содержимое тубы шприца в девичью ягодичную мышцу.
— Ну, вот, Антона разбудила, — попенял девушке поверенный, заканчивая процедуру, резким движением извлекая иглу и прижимая к месту укола маленький комочек ваты, смоченной в ароматном джине.
— Разбудишь его, если сам не захочет, — все так же нервозно ответила Таня, покосившись на романиста, красными от недосыпа и постоянных возлияний глазами напоминающего разбуженного в неурочное время вампира.
— Поспишь тут с вами, — поддержал, было, разговор Карев.
Татьяна бесстыдно перевернулась на спину, подтягивая на ходу трусишки, свою единственную одежду, в которой она пребывала в постели рядом с едва ли не полностью одетым Антоном. «Опять не удосужился даже штаны снять», — с огорчением подумал романист, критически оглядывая себя.
— Как был, так и упал, — будто прочитав его мысли, прокомментировала девушка. — Зашел, постоял почему-то у окна и — упал…
— А давно? — обреченно осведомился Антон.
Для него последние трое суток пребывания в санатории-убежище для беглой городской верхушки и кое-кого из организаторов так и не состоявшегося фестиваля превратились в непрерывную пьянку в местном ресторане, банкетном зале и в номерах неожиданных знакомцев и незнакомцев. Мишель насмешливо называл это операцией прикрытия или дымовой завесой, но и без его язвительности Антон прекрасно понимал, что к закрывшемуся в своем номере известному литератору и скандалисту будут ломиться дел не по делу и санаторная администрация — выяснить, не случилось ли чего плохого, или, спаси высшие силы — трагического, и местная элита во главе с мэром — просто поближе познакомиться и выпить стаканчик-другой в компании столичной знаменитости, и нежданные приятели, вроде Жерара, который в первые же часы пребывания здесь Антона сотворил ему просто бешеную рекламу. Вот и пришлось Кареву большую часть времени проводить за стаканом то джина, то коньяка, то водки… да еще и в такой компании, от которой порой тошнило похлеще, чем от переизбытка спиртного. Антон, конечно, был
