садовый стул, и, привязанный к нему ногами и руками, он упал спиной на листья и не мог пошевелиться. А потом началась настоящая боль, нет, не судорога, судорога это ничто, а настоящий огонь! Как будто кто-то поднес к рукам паяльную лампу. Как будто кто-то жег ему руки! Он открыл рот и закричал.
— Добрый вечер, красавчик. Приятно видеть, что ты пришел в себя. — Наступила пауза, заполненная криками Колина Миллера, потом: — Грег, подними его, пожалуйста. И нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы он заткнулся?
Громадные руки схватили Колина за рубаху и потащили вверх и вперед, пока садовый стул не встал на ножки. Он закричал снова, но что-то тяжелое ударило его в щеку, и рот заполнился свежей кровью. Крик перешел в хныканье.
Из надвигавшейся темноты на него выплыло лицо: белые, как солома, волосы, идеальные зубы и глаза, как вырезанные в мраморе дырочки.
— Ну, вот и мы! Чего ты, не так плохо сейчас было, правда? — Миллер ничего не ответил, и ублюдок из Эдинбурга просто пожал плечами: — О’кей, Грег, можешь развязать ему руки.
О господи, его руки! Кто-то развязал провод, которым его запястья были привязаны к спинке стула, и они свободно повисли… Он поднял их, чтобы посмотреть, как сильно они обожжены. И снова закричал, потому что сразу все вспомнил. Обжигающая боль разрезаемой плоти, хруст перекусываемых костей и хрящей.
— О господи, опять этот чертов крик!
На этот раз Грег врезал Миллеру уже без напоминаний. Колин упал на бок, все еще привязанный щиколотками к стулу, и остался лежать на покрытой хвоей земле, глядя на свои изуродованные руки и рыдая.
— Ну так вот, Колин, у нас на повестке дня есть еще пара вопросов, до того как мы тут закончим. Сначала вот это… — Тычок присел на корточки и поднес к лицу Колина фотографию. Загородил ею обрубки пальцев. Это была фотография из бумажника Миллера: Исобел на балконе отеля в Испании. В левом верхнем углу, там, где его коснулась латексная перчатка Тычка, смазанное кровавое пятно. — Красивая женщина. Слушай сюда, Колин, если я когда-нибудь просто
Миллер, содрогаясь, смотрел на бледные кусочки, лежавшие в грязи. Четыре были просто кончиками пальцев — ноготь с куском мяса и кости, три — из середины, и два — из основания, с кусочками сухожилий, прикреплявших палец к костяшкам. Девять маленьких бледных кусочков…
— Я… я не могу! — Он всхлипнул. — О-о, пожалуйста, господи, я не могу…
Тычок снисходительно улыбнулся:
— Да ладно тебе, давай-ка съедим немножко. Будь хорошим мальчиком, скушай их, и мы пойдем домой.
Колин вытянул дрожащие руки. Попытался поднять куски своих пальцев перепачканными в крови обрубками. К горлу подкатила тошнота.
— О господи, мои руки, сволочь, мои руки…
— У меня терпение кончается, Колин. Или ты их начинаешь есть, или я откушу тебе еще одну фалангу, и ты будешь есть ее первой. — Он помахал пред лицом журналиста кухонными ножницами с выпачканными в крови лезвиями. — Чем дольше ты будешь думать, тем меньше пальцев у тебя останется.
Два куска, кончик и средняя часть, лежали на ладони дрожащей, покрытой запекшейся кровью руки, их плоть была холодной и белой. Концы темно-красные, высовывается кость и хрящи.
— О господи… Их можно… их можно пришить обратно! Их могут пришить обратно! — Сильная рука схватила его за волосы на макушке и потянула голову вверх, пока он не уставился в ухмыляющееся лицо Тычка.
— Знаешь что — а может быть, и смогут. — Улыбка стала еще шире. — Я человек разумный. Почему бы не сохранить тебе три кусочка? Это же целый палец! Назови это жестом доброй воли. Честнее не придумаешь, а?
По лицу Колина потекли слезы, оставляя светлые полоски в крови и грязи.
— Я не могу… — Голос его был слабый и дрожал.
Тогда Тычок схватил его левую руку за запястье и потянул к себе, широко раскрыв кухонные ножницы и смыкая их над верхней фалангой указательного пальца. Колин закричал.
— Давай, выбирай себе три куска и ешь, что осталось. Понял?
Рыдая, как испуганный ребенок, Колин поднял отрубленные части пальцев и сделал то, что ему приказали.
Глава 30
— Ты моя лапочка!
Стил стояла у окна своего кабинета, втихомолку курила и читала предварительный отчет по результатам анализа образцов волос, изъятых из новенькой «ауди» Нила Ричи. Они идеально совпадали с образцами, снятыми со щетки для волос в квартире Холли Макьюэн. Стил повернулась и лучезарно улыбнулась Логану. Формально он опоздал на полтора часа, но поскольку работал два дня в свои выходные, то полагал, что это не так важно. К тому же он хотел отложить встречу с инспектором, насколько это было возможно. Тот мигающий красный огонек — когда он в половине пятого утра наконец-то набрался храбрости выяснить, что бы это такое могло быть, — оказался автоматом, сообщившим ему, что номер его телефона выиграл круиз по Карибскому морю, или пять тысяч наличными, или свидетельство самого доверчивого идиота в мире. Перезванивать им он не стал.
Стил махнула ему рукой и улыбнулась.
— Лазарь, ты тот самый мужчина, которого я ждала всю жизнь… — Замолчала, посмотрела на часы. — Ну, если быть точной, всего лишь с семи утра. Ну да ладно, все в порядке. Ты уже здесь.
Логан нахмурился. Это было не то приветствие, которого он ожидал. Почему Стил еще не вцепилась ему в горло? Он решил сменить тему:
— В чем вы обвиняете Ричи? Без трупа очень трудно будет выдвинуть обвинение.
— Пока ни в чем. Как тебе вот это:
— Подождите минуту, в психологическом портрете говорится, что он вроде как должен работать на какой-нибудь низкооплачиваемой работе. А Ричи бухгалтер в нефтянке!
— Ну и что? Составление психологических портретов — наука не самая точная, не так ли? И в любом случае, улики связывают его с Холли Макьюэн. Прокурор согласен, что Ричи — наш человек.
— А как насчет Мишель Вуд и Рози Вильямс?
— Не нужно все так усложнять. Если мы не сможем засадить Ричи за трех шлюх сразу, у нас в запасе есть еще Джейми Маккиннон. А тем временем… — Она порылась в валявшихся на ее рабочем столе бумагах, достала адрес. — Ричи заявляет, что в то время, когда пропала Холли, у него еще не было той
