– А я — расстраиваться не собираюсь. Давай через два с половиной часа приеду?
– Нет, я сейчас не смогу быть одна. Поеду тогда на толкинутую тусовку, сейчас как раз в Битце собираются. Толкинулся сам — толкани другого!
– Я тебе вечером позвоню.
– Если буду…
Вот так вот. Женщины-с. Нет бы самой давным-давно разрулить да выставить его, так нет же, дождётся, пока её выставят, а на этом смертельно обидится и кинется в глупости. Если честно, я этого еёйного Виталия — в принципе не могу понять. То есть, выдержки и спокойствия у парня — как у штабеля мешков с песком. Я бы на его месте уже сто раз сбежал. Хотя скорее — сознательно спровоцировал бы, чтобы меня выгнали, так оно всегда спокойнее.
Теперь — придётся ждать. Разъярённые женщины приходят в себя не так уж и быстро, а если связаться с ними до того, как в себя придут, — быть беде.
Часть VIII. Adagio sforzato
А через день после выставки — Аня начала лгать. Сначала о том, что не может до Ленки дозвониться. Потом придумала некий сон, из которого как будто поняла, что продолжать нельзя. Как будто ощутила в том сне Ленкины чувства и решила отступить. Потом, потом, потом… Только год спустя я смог вытащить из неё хотя бы минимум информации о происшедшем, да и то без гарантии, что правдивой. Когда я, исчерпав все прочие версии, спросил в лоб, а не наслал ли Миша в тот же вечер на неё своих бандюков для напугать, она ответила, что не совсем так, но в этом роде. И ушла обратно в глубокую несознанку, в коей пребывает и по сей день. Впрочем, в том, что произошло именно нечто в этом роде, я, пожалуй, уверен на все сто. Хотя бы потому, что Ленка таки вышла за Мишу замуж. Подав заявление всего через пару дней после той выставки, на которой она на дух отрицала самоё такую возможность. Жаль. Если бы Аня сразу позвонила мне о случившемся — уменя были наготове нужные ребята. И из милиции, и из ФСБ. Так что, по свежим следам если — ни один из супостатов не имел бы шанса доехать до дому. А ведь знала о подготовленных оборонительных схемах. Впрочем — одного содержательного соображения я всё же от неё добился сразу. Поняв наконец, что это может быть винт, а винт, кроме медицинской симптоматики, ещё и характеризуется очень специфическим запахом, исходящим от наркомана, я ознакомил Аню с достаточно адекватным и узнаваемым описанием этого запаха. И она тут же сказала, что — да, у Ленки были духи с приблизительно этим ароматом, она даже дважды спрашивала Ленку, какой они фирмы и марки, а та оба раза от ответа ушла.
Надежды растаяли, но долг — остался. Нужно было ждать, пока Ленка начнёт дёргаться сама. Если начнёт. Обеспечить, чтобы поблизости от неё периодически появлялся кто-либо, кто бы мог этот момент ущучить и протянуть руку помощи. Моя помощь, кроме разве что невидимой, на первом этапе уже исключалась. Ленка бы её заведомо не приняла. Обеспечить существование места, в которое она смогла бы уйти. Ко мне, по вышеприведённым соображениям, исключается, к матери путь всегда есть, но Ленка может его не видеть, остальных мест у неё точно нет, надо их организовать. Оборонительные рубежи отнюдь не демонтировать и держать в боеготовности. На случай если Миша вдруг развернёт военные действия — обеспечить, чтобы некоторое количество людей, могущих принять очень жёсткие встречные меры, знали подоплёку, имели фактуру и в случае чего — смогли бы действовать немедленно и с максимальной эффективностью. Попробовать выяснить, кто такой Миша, уж слишком многое выглядит странновато. До сих пор удалось выяснить немногое. Практически только то, что нигде не работает плюс что имел минимальное отношение к журналистике — нарылась пара бредовых статеек двухлетней давности, опубликованных под весьма напыщенным псевдонимом. Наработать технологию открытия пути возврата Ленки к матушке, то есть — поиск способа в момент Ленкиного срыва мгновенно слить матушке достаточно информации, причём в достаточно понятном виде, чтобы она приняла Ленку без расспросов, предоставив политическое убежище и помощь, не начав разбираться — что, да как, да почему — и наводить свои порядки во всём. Примерно такая вот получалась программа действий.
Начал с последнего пункта. Мне повезло даже не просто крупно, а очень крупно. Найденное — исключало вариант с матушкой совершенно, но зато давало надежду, что с самой Ленкой всё менее безнадёжно, чем казалось. А нашёл я супружескую пару, живущую в одном доме с матушкой и имеющую с ней шапочное, не более, знакомство. Опять в Интернете нашёл, совершенно случайным образом. Он — высочайшего класса психиатр-нарколог, она — психиатр тоже высокого класса, но общего профиля. На разбор потратили несколько часов. Моего рассказа было недостаточно, сыпались многие десятки вопросов. Как я позже понял, половина вопросов была контрольной, так как слишком уж с трудом верилось в происшедшее. Вердикт был вынесен с 98-процентной уверенностью. У матушки — очевидные очаговые органические поражения головного мозга, то есть никакая она не полусумасшедшая, а очень даже полностью. У Ленки — скорее всего то же самое. Предрасположенность передаётся по наследству. Чаще всего развивающиеся очаговые поражения начинают проявляться как раз в возрасте приблизительно двадцати пяти лет, и в случае таких нагрузок на психику, как здесь, могут развиваться очень быстро. Но наличие подобных поражений гарантирует человека от попадания в зависимость от многих наркотиков, психостимуляторов в том числе. Люди с таким диагнозом могут использовать наркоту, даже в больших дозах, просто для снятия стресса, а при нормализации жизни — бросать её не задумываясь. У матушки — такая форма болезни, что она почти наверняка не будет способна понять слива информации и возврата дочери ни в какой форме и будет действовать по серии заранее заготовленных шаблонов. Тем самым, на её помощь и на возврат Ленки к ней — рассчитывать нежелательно. Надо искать иные пути отхода. Про саму Ленку они, по-видимому, также оказались правы. Все дальнейшие наблюдения показали, что Ленка медленно, но постоянно и неумолимо теряет контакт с миром, интересы, навыки, адекватность… И, похоже, слезает с наркоты, употребляя её сейчас уже только эпизодически. И не факт, что столь тяжёлую. На всякий случай — попросил я и себе диагноз поставить. Нашли конечно, кучу всяких мелочей, но, к чувству глубокого удовлетворения, как говаривал незабвенный товарищ Брежнев, — психологического свойства, а не психиатрического. Впрочем, назови они меня психически здоровым, фиг бы я им поверил. Ну вот сами подумайте, будет ли абсолютно психически здоровый человек писать текст, подобный этому вот? Да ещё и собираться его публиковать?
Получается, что правы были и отец, и Георг. Плохо это. Органика не лечится. Можно лишь иногда затормозить её развитие, это трудно, не всегда удаётся, и по силам лишь квалифицированным врачам, как правило — с регулярными курсами лечения в стационаре, читай психушке. Надежду вселяло лишь то, что процесс мог зайти не так глубоко, как кажется с первого взгляда. Точный диагноз с пониманием глубины — ставится только в стационаре, двухмесячным наблюдением. Реже сразу, но только если хорошему врачу удастся увидеть пациента в состоянии обострения. Совсем редко — диагноз может оказаться понятным и просто человеку с эрудицией, но для этого больного нужно видеть не просто в период обострения, а в состоянии острого психоза, а оно случается только при тяжёлых формах, нечасто и кратковременно. В остальных случаях можно легко перепутать. И наркотическое отравление, и тяжёлые неврозы, основанные на всяких комплексах, и органика — ведут к однотипной шизоидной картине. Наркотики тут явно были, мощнейший комплекс вины, вполне способный дать такой невроз, — тоже, так что роль органики могла оказаться существенно меньшей, чем казалось с первого взгляда, и тяжесть болезни могла оказаться невысокой, легко поддающейся стабилизации. Так что прекращать усилия — никак нельзя. Я же всё-таки
