если окажется, что именно Джереми украл «Веллингтона» Гойи, чтобы не дать увезти его из Англии.
Перигрину показалось, что здесь пахнет романом, и он сразу увял. Эмилия же продолжала говорить о Джереми Джонсе, его магазине, собранных там сокровищах и о том, насколько его взволновал новый оборот событий.
— Вам не кажется, что он способен пробраться в логово мистера Кондукиса и заявить, что перчатка со всем прочим должна остаться в стране?
— Надеюсь, вы преувеличиваете.
— Не думаю. Он — фанатик.
— Вы хорошо его знаете, не так ли?
— Да. Я иногда помогаю в магазине. Конечно, Джереми в основном полагается на своего партнёра, потому что занят в театре, но в промежутках между контрактами делает очень много. Он меня обучил почти всему: как восстанавливать ткани, чистить потускневшее золотое шитьё… Недавно он приобрёл несколько чудесных гравюр и книг.
— Знаю, — бросил Перигрин. — Я был там.
Эмилия медленно повернула голову и задумчиво посмотрела на него.
— Он просто загорелся идеей скопировать перчатки для спектакля. У него есть пара маленьких перчаток периода Иакова. Он собирается снять с них бисер и сделать такую же вышивку, как на перчатке Гамнета.
— Знаю. Джер говорил.
— Он разрешил мне помочь ему.
— Вам повезло.
— Да. Он мне очень нравится. Надеюсь, его безумное увлечение Дестини постепенно выгорит, хотя… сомнительно.
— Почему?
— Он милый, но до сих пор не переживал ничего подобного. По крайней мере, мне так кажется.
Перигрин с облегчением перевёл дух и затараторил о перчатке, пьесе и о том, что у них на ужин. Касательно последнего он повёл себя несколько экстравагантно, заказав все, что считал наилучшим: копчёную сёмгу, фаршированную икрой, холодных куропаток и два сорта салатов. По счастью, их вкусы совпали. К копчёной сёмге был подан «Бенкастлерский доктор». Вино оказалось таким хорошим, что его решили оставить и к куропаткам. Из-за дезертирства Джера пришлось поднапрячься, чтобы съесть все.
Затем они вернулись к окну и смотрели, как темнеют воды Темзы и загораются огоньки на другом берегу. Перигрину очень хотелось поухаживать за Эмилией. Он не сводил с неё глаз и постепенно говорил все меньше и меньше. Наконец он решился положить свою руку на её кисть. Эмилия ответила лёгким пожатием и отняла руку со словами:
— Было очень приятно, но мне пора. Очень уж далеко добираться.
— Я отвезу вас. Джереми оставил машину, а наш гараж — сразу за углом.
— Чудесно! Но мне все равно не хотелось бы оставаться здесь чересчур долго.
— Я бы хотел, чтобы вы остались здесь навсегда и ещё на один день.
— Это звучит как песня на два голоса.
— Эмилия, у вас есть молодой человек?
— Нет.
— А список поклонников?
— Нет, Перигрин.
— И вы всегда так неприступны, уравновешенны?
— Всегда.
— Ну что же, — вздохнул Перигрин. — Это, конечно, оригинально.
— Это не уловка, чтобы сводить с ума и воспламенять.
— Именно этого я и боялся. Ну, ладно. Хотите, я зажгу свет и покажу вам свои фотографии?
— Хочу.
Они пересмотрели все сокровища с полок Перигрина и Джереми, снова вернулись к неизбежной теме о театре, и, наконец, Эмилия встала, чтобы уходить.
Перигрин галантно подал ей пальто и бросился одеваться сам.
Когда он вернулся, Эмилия стояла, засунув руки в карманы, и смотрела в окно.
— Нет, просто невозможно, чтобы с такими локонами, голосом, лицом, фигурой и умом вы даже не задумывались о том, как вы соблазнительны, — воскликнул Перигрин.
— Приношу глубочайшие извинения.
— Наверное, вы не дадите мне разрешения на один не очень страстный поцелуй?
— Один — пожалуйста. Только почему не очень?
— Эмилия! — пробормотал Перигрин, и у него перехватило дыхание.
Когда они добрались до её квартиры в Хэмпстеде, она ещё раз поблагодарила за вечер и Перигрин опять поцеловал её — на этот раз не так страстно.
— Для собственного успокоения, — пояснил он. — Доброй ночи, Эмилия.
— Доброй ночи, Перигрин.
— Знаете что?
— Что?
— Мы открываемся ровно через две недели.
