образом восстановить подробности бесед со Сталиным. Огорчило посла более всего то, что Сталин не видел особого различия между американской позицией и английской, он полагал, что стоит перед единым западным фронтом. Исходя из этого, Сталин не проявил энтузиазма в отношении сепаратной встречи с Рузвельтом. На предположение Дэвиса о том, что СССР и США, в лице их лидеров, могут найти общий язык, «выиграть и войну и мир», Сталин лаконично ответил: «Я в этом не уверен». Дэвису, по его словам, понадобилось немало времени и усилий, чтобы смягчить напряженность в их беседах. Сталин не принимал североафриканские операции или бомбардировки Германии в качестве эквивалента «второго фронта». Дальнейшее откладывание открытия «второго фронта» поставит Советский Союз летом 1943 г. в очень тяжелое положение. Оно (Сталин сделал акцент на этом) повлияет на ведение Советским Союзом войны и на послевоенное устройство мира.
Вскоре Рузвельт получил личное послание Сталина: результат массированного германского наступления летом 1943 г. будет зависеть от операций союзников в Европе. Но в конечном счете перспектива достижения двусторонней советско-американской договоренности приобрела привлекательность, и Сталин согласился встретиться с Рузвельтом в Фейрбенксе (Аляска) в июле или августе 1943 г., однако просил понять, что не в состоянии назвать точную дату встречи ввиду существующих исключительных обстоятельств. И он не пойдет на встречу, если она будет использована как предлог для откладывания высадки на европейском континенте. Сталин говорил это, еще не зная об итогах конференции «Трайдент», еще надеясь на открытие «второго фронта» в августе-сентябре 1943 г.
Лишь после отъезда Дэвиса из Москвы Сталин получил горькое сообщение от Рузвельта об еще одном крупном — на год — откладывании открытия «второго фронта». Накануне сражения на Курской дуге союзники отказали Москве в самой необходимой помощи. Прочитав написанный Маршаллом отчет о конференции, где как бы, между прочим, сообщалось о переносе высадки во Франции на весну 1944 г., Сталин, едва сдерживая ярость, прислал письмо 11 июня 1943 г., в котором отмечал, что данное решение создает для Советского Союза исключительные трудности. Это решение «оставляет Советскую Армию, которая сражается не только за свою страну, но также и за всех союзников, делать свое дело в одиночестве, почти одной рукой против врага, который все еще очень силен и опасен». Советский народ и его армия соответствующим образом расценивают поведение союзников. О возможности двусторонней встречи в послании не говорилось ничего.
Практически первый раз в ходе войны президент Рузвельт попал в ситуацию, когда его радужное восприятие грядущего, особенно характерное для него с середины 1942 г., столкнулось с менее обнадеживающей перспективой. Рузвельт не без основания ожидал, что теперь советская сторона может снова ужесточить свою позицию, предложения о советско-американской договоренности повиснут в воздухе. Советские руководители не видели смысла заниматься сомнительным проектированием будущего, когда СССР предлагалось пробиться к нему через схватку с вермахтом, а Соединенные Штаты в это время наращивали индустриальные мощности.
Америка поворачивается к Европе
Не только несправедливое распределение военного бремени начало разделять США и СССР в 1943 г. Все большую значимость в двусторонних отношениях стал приобретать «польский вопрос». В США жило несколько миллионов поляков (они традиционно голосовали за демократов), американское правительство уже несколько лет поддерживало польское правительство в эмиграции, находившееся в Лондоне. Но их поддержка по требованию президента Рузвельта не распространялась пока на проблему будущих границ Польши и СССР. Рузвельт понимал, что этот взрывоопасный вопрос может разорвать и без того тонкую ткань советско-американского сотрудничества.
Как часть выхода из сложного положения Рузвельт продолжал настаивать на реализации идеи двусторонней советско-американской встречи. На ней, он надеялся, будет достигнуто «внутреннее понимание», невозможное на трехсторонних переговорах. На этот раз Сталин отбросил деликатность. «Речь идет не только о недоумении Советского правительства, но и о сохранении доверия к союзникам, доверия, которое ныне поставлено под жестокий удар… Это вопрос спасения миллионов жизней на оккупированных территориях Западной Европы и России и об уменьшении огромных жертв Советской Армии, по сравнению с которыми жертвы англо-американских армий незначительны». После этого письма Черчилль, ранее возражавший против сепаратной советско-американской встречи, изменил мнение и стал даже подталкивать Рузвельта к ней. Между тем Сталин отозвал послов из Вашингтона и Лондона. Наступило резкое похолодание союзнических отношений. Первый порыв «холодной войны».
Американцы предлагали Советскому Союзу заплатить страшную цену. Зная о степени напряжение на советско-германском фронте, они хладнокровно смотрели на миллионные жертвы СССР. Первоначально Америка обещала открыть второй фронт в 1942 году, а теперь без особых извинений перенесла свои планы на неопределенное будущее. Могло ли это не сказаться на искренности, на прочности союза, которому предстояло не только победить в войне, но и стать основой послевоенного урегулирования? Что, очевидно, также действовало на советское руководство — это с легкостью излагаемые мотивы о миллионах избирателей польского происхождения, в то время как миллионы советских людей находились на грани гибели.
Еще один вопрос вставал во всем объеме. Война началась для СССР вторжением немцев по проторенной дороге, по которой прежде шли французы, поляки, шведы. И даже в самое отчаянное время, в конце 1941 года, советское руководство думало о будущих западных границах страны. Оно обратилось к американскому правительству, которое в свете пирл-харборского опыта могло бы понять СССР как жертву агрессии. Важнейший знак — тогда Рузвельт не ответил на письмо Сталина. Что должны были думать в Кремле об американских союзниках? А ведь от Вашингтона просили лишь фиксировать статус кво анте. Прекращение помощи в 1943 году усилило негативные стороны восприятия союзника. В Москве теперь могли резонно полагать, что американцев в определенной мере устраивает ослабление России, теряющей цвет нации, мобилизующей последние ресурсы.
Именно тогда, в тревожные дни накануне сражения на Курской дуге, союз дал трещины, сказавшиеся в дальнейшем. Факт отзыва после Литвинова из Вашингтона и отказ от встречи с Рузвельтом говорили о наступившем в Москве разочаровании. Президент в своем долгосрочном планировании допустил существенную ошибку. Он довел дело в советско-американских отношениях до той точки, когда идея «четырех полицейских», тесного союза США с СССР, Англией и Китаем оказалась подорванной. Нельзя было — без последствий для себя — заставлять Советский Союз вести войну на истощение в течение полных двух лет, с 1942 по 1944 год. Нельзя было думать о двух-трех миллионах избирателей, игнорируя легитимные нужды безопасности великой державы. Встретить Советскую Армию на советских границах — это стало казаться Рузвельту политически привлекательным. Мы видим влияние подобных идей в дискуссии с объединенным комитетом начальников штабов 10 августа 1943 года: президент выказал явный интерес к Балканам, куда, по его словам, англичане хотя попасть раньше русских. Хотя он не верит, что русские желают установить свой контроль над этим регионом, «в любом случае глупо строить военную стратегию, основанную на азартной игре в отношении политических результатов».
Рузвельт в этот момент сделал не очень достойную попытку доказать Черчиллю, что идея двусторонней встречи исходила не от него, а от Сталина. Американская дипломатия переживала тяжелое время, когда, надеясь получить после завершения конфликта весь мир, она оттолкнула двух главных своих союзников. Следовало поправить дело, под угрозой оказались самые замечательные послевоенные планы.
Война многое изменила в Америке. В частности, она привела к росту централизации в правительственном аппарате. Нужды войны требовали единоначалия. О высокой степени централизации и секретности планирования говорят ближайшие сотрудники президента. Президент занимал уникальную позицию, никто не мог его дублировать, и никто не был в состоянии поделить его прерогативы.
Весь период между августом и октябрем Рузвельт упорно искал своей вариант решения итальянской проблемы. Монархия как таковая его не интересовала, он готов был низложить Виктора-Эммануила II, но его волновала степень американского влияния на страну ныне и в будущем.
Пройдет несколько месяцев, и ситуация изменится после тегеранской встречи «большой тройки». Но сейчас, глядя на биполярный мир, Рузвельт не был уверен в возможности прочного контакта с СССР, и поэтому он откровенен в своей геополитической игре. Эта откровенность, вероятно, достигла своего пика в последний день работы англо-американской конференции «Квадрант» — 24 августа 1943 г. Из Москвы было получено послание, в котором выражалось недовольство по поводу закулисных переговоров Запада с
