нетактично, получается, что у меня оно есть, обостренное чувство стиля, а у тебя, редакторша, его нет. Ей будет обидно.
На прощанье очень хотелось подарить редакторше пачку чистых листов и дать совет: «Если у вас такой большой творческий потенциал, напишите книгу. Свою. Но не мою!» Вслух она сказала:
– Спасибо, что приехали.
Рукопись скрылась в сумке редакторши и уехала в издательство.
Писательница несколько дней не могла прийти в себя, перед глазами вставали рябые от чужих строчек страницы. Она принимала таблетки от боли в сердце и не в силах была работать.
В ее жизни было много разных редакторов. Предыдущая, Таня, была начинающей – первая в жизни книга. Писательница сказала ей сразу:
– Редактор не должен редактировать.
– А для чего тогда редактор? С дипломом?
– Масса обязанностей: любить книгу, помогать ей пройти путь от рукописи до книжного магазина, защищать будущую книжку от всех помех, радоваться ее успеху. Книга – это же особенный предмет в мире!
Писательница любила Таню. Таня легко понимала главное: редактировать не надо, не в этом суть ее работы. Но вот уволилась, поманила ее большая зарплата, никто Таню не осуждает.
Многих своих редакторов писательница забыла. Но некоторых помнит долго.
Лучше всех работалось с Маргаритой Владимировной. Она не забывается десятки лет. У Маргариты был абсолютный слух на слово, тонкое понимание смысла. Она вовсе не восхваляла писателя, она его трезво ценила. Проникала в замысел книги. Маргарита не находила нужным «показать себя», она не поправила ни одной фразы – сумела почувствовать, что каждое слово в рукописи окончательное, единственное и самое уместное. Такие вещи редактор должен понимать – профессиональная обязанность. Книга вышла, она всем нравится, много раз переиздавалась. Ее перевели на несколько иностранных языков. Писатель и редактор поддерживают знакомство. Не так давно Маргарита Владимировна позвонила писательнице и рассказала такую историю.
Ее семья села за ужин, но тут раздался звонок в дверь, влетела соседка, в руках – клетка с попугаем.
– Ради всего святого простите! Срочно улетаю в Ростов к маме! Билет! Самолет! Мама! На три дня! Возьмите попугая! – Она сунула Маргарите Владимировне клетку.
– Мы не можем взять птицу! У нас кот! – сопротивлялась Маргарита Владимировна.
Но соседка не сдалась:
– Он в клетке! Заперт! Мама! Самолет! Билет! Его зовут Славик! – и уже из лифта: – заранее большое спасибо!
Что поделаешь? Победил напор.
Клетку поставили на подоконник в соседней комнате, включили там телевизор. Славик сидит на жердочке, семья продолжает ужин. Дверь в соседнюю комнату открыта. По телевизору, как на заказ, показывают ученого зайца Антона. Во весь экран было изображение Антона – уши длинные, глаза косые, феноменальная память. Антон различает цвета и геометрические фигуры. Ученый спрашивает:
– Антон, какого ты цвета?
– Серый зайчик.
– Антон, чего ты хочешь?
– Хочу орех.
Ученый сделал вид, что не понял, и продолжал писать что-то в блокноте. Антон терпеливо повторил:
– Хочу орех.
Опять пишет и что-то набирает на компьютере этот ботан с седыми усами. Тогда Антон сказал по слогам:
– Хо-чу о-рех! Понимаешь?
Тут он наконец-то получил орех. Потом Антон считал до двадцати с хорошей дикцией, потом – в обратном порядке: двадцать, девятнадцать, восемнадцать и так далее. Без единой ошибки.
– Антон, двенадцать минус семь!
– Пять!
Славик сидел на жердочке в клетке. До зайца смотрел телевизор невнимательно. Но когда на экране появился Антон, образованный и умный, Славик заволновался, стал метаться по клетке. Удивлялся? Завидовал?
И вдруг Маргарита Владимировна видит: Славик прыгает по комнате! Он отпер задвижку клетки! Они это умеют! У него крепкий клюв. Он идет себе по ковру, а навстречу ему идет кот. Кот приготовился к решающему прыжку. Птичка не знает, что сейчас будет. А кот все знает, хищный зверь. Они приближаются друг к дружке. Кот занес толстую лапу. И тут попугайчик Славик громко говорит:
– Чаю хочешь?
Кот от изумления потерял рассудок и долго не мог прийти в себя. Он нырнул под диван, забился в угол и не выходил двое суток.
Его успокаивали, совали под диван мисочку с любимой едой, пытались выманить. Но кот оставался под диваном и орал в истерике.
Славика удалось поймать. Людям он не заморочил голову своим любезным предложением чая. Его вернули в клетку, а защелку заклеили скотчем.
Попугайчик весело прыгал по клетке и повторял изредка: «Чаю хочешь?» Других слов он не знал, да и зачем ему? Скоро вернулась хозяйка, все обошлось.
Я благодарна Маргарите Владимировне за эту прелестную историю, за чувство юмора и прекрасное чувство языка и стиля.
Другая история. Неплохой редактор, справедливый смелый человек. Книги давно изданы, а писательница с ней подружилась, и до сих пор они друзья. Но в те годы бывали недоразумения. Однажды редактор встретила писательницу словами:
– Прочитала, очень понравилось, даже ночью читала. Но в повести слишком много ерунды.
Писательница качнулась:
– Что вы называете ерундой?
Редакторша мило улыбалась. С трудом до писательницы дошло: имелось в виду само слово «ерунда», оно встречалось в рукописи целых три раза. Писательница в тот раз не стала бороться, заменила слово «ерунда» на «глупость», на «чепуху». А «ерунду» оставила только одну. Уступила. Хотя именно это слово было самым уместным. Зачем было пересчитывать? Но из-за ерунды не стоило упираться. Эта редактор ей нравилась в главном. Она была деликатной, уважала писателей, любила книги, а себя не считала первой скрипкой в оркестре литературы (такое торжественное выражение употребляю от злости на тех, кто без музыкального слуха пытается быть солистом).
Еще одна, незабываемая, читала автору горячие лекции на тему: «не учите детей жаргону». Большого труда стоило убедить ее, что жаргону и всяким грубостям и глупостям не она учит читателей, а они – ее. И вообще, писатель не учит. Он иногда утешитель, иногда клоун, просветитель или насмешник, исповедник или обличитель. Только не педагог! Если он ставит перед собой задачу – учить читателя, он не художник, а нудный наставник.
Недавно писательницу остановила на Лунном бульваре Агата и немного смущенно сказала:
– Мы с одним человеком сочинили рассказ про наш класс. Можно вам его показать.
– Приноси, интересно.
– Да он у меня с собой. И тот человек здесь.
К ним подошел Леха, он хмурился и ворчал:
– Дурь нашла, фигня получилась.
Писательница поняла: Леха относится к этому рассказу серьезно, боится критики и насмешек. А какой автор, тем более начинающий, не боится? Кто до конца уверен в себе?
Агата достала из кармана распечатку, отдала листки писательнице. Они втроем сели на скамейку. Рассказ назывался «Чудеса в нашем классе». Писательница читала, а Леха и Агата перешептывались: «Ты на меня давила. Мне это сто лет не надо». – «А если не надо, не поддавался бы. Давила, главное дело! Теперь не отпирайся».
Рассказ был небольшой:– Прочитала, – писательница вернула рассказ Агате.
Агата и Леха пристально смотрели на облака, притворялись, что их не так уж волнует ее мнение. Как знакомо писательнице это состояние большой тревоги: «Хочу, чтобы меня поняли! Хочу, чтобы увидели мою удачу! Рассказ получился неплохой. Я же тоже понимающий человек». И она не стала тянуть:
– Мне понравилось. Смешно и немного грустно – Лидку жалко. Есть одна фраза, самая лучшая во всем рассказе.
– Какая? – не утерпела Агата.
Но писательница не успела ответить – к ним подошла Редакторша-умница.
– У вас здесь филиал издательства? – наметанным глазом она определила, что это рукопись, и выхватила ее у Лехи, заглянула в листки и стала читать. Ни разу не улыбнулась.
Писательница думала: «Вот бы научиться делать каменное лицо».
– Опять сленг! Грубости и насмешки! Писатели не заботятся о чистоте русского языка. Шуточки!
– Из жизни пишем, – буркнул Леха, выхватил у нее листочки и спрятал в карман.
– А чувству юмора можно научиться? – Агата смотрела невинно. – Как вам кажется?
– Тебе, Агата, учиться юмору не надо, ты и так без конца ехидничаешь и высмеиваешь всех подряд, даже взрослых. У тебя повышенное чувство юмора.
– Я не о себе, – скромно опустила ресницы Агата.
Леха хрюкнул, но не засмеялся.
– А о ком же? Может, скажешь?
Агата молчала и считала воробьев на голой липе. Писательница заторопилась домой. Лицо у нее было почти каменное. Смеялась она уже в лифте, а потом у себя дома. Зазвонил телефон. Голос Лехи
