Кроме того, подсказывает Р. Иринархов, в ПрибОВО «запрещалось начавшееся минирование на опасных участках обороны; у бойцов стрелковых дивизий, находившихся на границе, отбирались боеприпасы и сдавались на гарнизонные склады. Все эти мероприятия вызывали недоумение в войсках. Так, в документе 11-й армии отмечалось: «Вместо ускорения сосредоточения частей армии в оборонительные районы штаб округа дал указание вести нормальную учёбу в лагерях, и ещё 21 июня у красноармейцев отобрали патроны...» А в ночь на 22 июня 1941 года командование армий вообще получило приказ от начальника штаба ПрибОВО на отвод войск от границы» (там же). Надо же: с одной стороны, генерал Кузнецов и штаб его округа (пардон: фронта!) ещё 18 июня предупреждали командиров своих мехкорпусов о вот-вот готовой начаться войне (об этом подробно писалось в моей книге «22 июня: никакой внезапности не было!») и 21 июня в обед подняли уровень готовности ПВО (и так бывшей, согласно И. Буничу, на высоком уровне). С другой стороны, уже после обеда 21 июня с какой-то стати начали отвод войск с исходных рубежей для атаки... То, что всё это действительно происходило в Прибалтике в самый канун войны, подтверждают и те, кто подобные приказы выполнял (или, наоборот, игнорировал): «В тот же день (
– Ходят сплетни, – начал он, – будто Гитлер в ближайшее воскресенье
Эта не очень длинная цитата ставит перед нами сразу несколько вопросов. Не будем останавливаться на том, по каким таким «необычным» программам велась боевая учёба в частях и соединениях Красной Армии до 20 июня 1941 года и в чём заключалась их «необычность» или «ненормальность»: с этим, думаю, уже давно наступила ясность. По-настоящему меня заинтересовало совсем иное. Во-первых, почему штаб округа, явно хорошо осведомленный о дате германского нападения, с одной стороны, предупреждал генералов о неминуемом начале войны (см. с. 48 мемуаров П.А. Ротмистрова, служившего начштаба в 3-м мехкорпусе того же Прибалтийского ОВО), а с другой стороны, сообщал командирам среднего и нижнего звена прямо противоположную информацию – мол, «не будет никакой войны»? Откуда взялись разговоры о якобы достигнутой дипломатами договорённости отвести войска от границы? Кто, с кем и о чём конкретно договорился?Почему историкам ничего не известно о подобной договорённости? Как объяснить, тем не менее, что советские войска выполняли (или, вернее, делали вид, что выполняли) требование немцев, никогда не выдвигавшееся официальным порядком, но зато озвученное в одной из ведущих американских газет –
Можно, конечно, предположить, что появление данной информации в международной прессе являлось очередным «выбросом» – частью развёрнутой ведомством Геббельса кампании дезинформации, набиравшей обороты по мере приближения даты нападения. Но почему тогда министр пропаганды Рейха, комментируя Заявление ТАСС от 13 июня, написал в своём дневнике 16 июня 1941 года буквально следующее: «Мы храним ледяное молчание» («The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 413)? Кто же тогда с германской стороны это «ледяное молчание» нарушал?Кто вёл переговоры и достигал неких конкретных договорённостей с Хозяином?
Понятное дело, что вконец запутавшиеся в этой непонятной им большой игре советские офицеры не всегда торопились выполнять преступные по сути приказы. Скажем, командир артполка Зекова майор Попов вечерком собрал комсостав и «строго наказал орудийных прицелов не сдавать». И ещё: «никаких увольнений на выходной. Всем быть в своих подразделениях круглые сутки». Тем не менее, как мы помним из воспоминаний командира батареи Зекова Николая Осокина, тот всё же выехал вечером 21 июня в Каунас и встретил войну (в начало которой – как и Сталин И.В. – Осокин сначала не поверил) в постели с соскучившейся за месяц супругой.
Мало того, Зеков подсказывает, что «с наступлением сумерек от границы в тыл потянулись колонны пехотных подразделений. Всё-таки стрелковые части начали отводить, а в лагерях оставались танкисты, сапёры, артиллеристы. Такой оборот дела, – справедливо замечает Зеков, – многих обеспокоил. Хорошо, если немцы отведут свою пехоту. А если нет? Тогда наши вспомогательные части останутся без пехотного прикрытия и могут стать лёгкой добычей агрессора в первый же день войны (
Итак, пока пехоту для отвода глаз перебрасывали на пятьдесят километров в тыл, механизированные корпуса (и механизированные артполки) на всём протяжении западных границ СССР делали прямо противоположное – выдвигались ещё ближе к границе, выполняя описанный мною в книге «22 июня: никакой внезапности не было!» приказ «из леса в лес». Тот, напомню, был получен всеми фронтами 17–18 июня. Якобы «достигнутые дипломатами» договорённости никак не повлияли и на выдвижение к границе «глубинных» стрелковых корпусов. Движение это началось ещё 15 –18 июня и некоторые дивизии «второй линии» как раз и достигли приграничья вечером 21 июня. Об этом я подробно писал в другой работе цикла «Большая война», посвящённой так никогда и не объявленным миру планам советского руководства. Предлагаю в этой связи вновь обратиться к воспоминаниям В.С. Петрова, касающимся последнего предвоенного вечера: «По дороге со стороны Хотячева показалась колонна. Зыпылённые пехотинцы шагали бодро. У монастыря головная колонна затянула песню... Пехотинцы дорожили своим именем, об этом можно было судить по их выправке. Мы смотрели на мерно покачивающиеся шеренги» («Прошлое с нами», с. 77).
То, что одновременно с подходом к границе дивизий «второй линии», передовые части Киевского Особого военного округа (к тому времени превращённого в Юго-Западный фронт) демонстративно отводились «назад», свидетельствует тогдашний заместитель наркома обороны К.А. Мерецков. Что касается приграничных частей, то ещё в конце мая Мерецков, «взяв на себя инициативу», «сообщил командарму-5 генерал-майору танковых войск М.И. Потапову (