испытанием, к которому страна не была готова. Видя перед собой опыт быстрых, основанных на мобильных перемещениях войск, балканских войн, русская дипломатия и генералитет полагали, что боевые действия продлятся недели, от силы несколько месяцев. Многолетняя война была губительной для огромной неорганизованной страны с плохими коммуникациями, с недостаточно развитой индустрией, с малограмотной массой основного населения. Противник 1914 года всегда учитывал многонациональ-ность России и всегда старался использовать это обстоятельство {766} . В результате войны Россия потеряла Польшу, Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву и Бессарабию, составлявших в совокупности 15,4% ее населения. Потеря 817 тысяч квадратных километров территории и 28 млн, подданных означала также потерю десяти процентов всех железнодорожных путей, трети всех индустриальных предприятий, использующих одну шестую часть всех индустриальных рабочих, производивших одну пятую всех индустриальных товаров {767} . Главный факт исторического развития России заключается в том, что в начале шестнадцатого века регион-сосед — Западная Европа — начал цивилизационно выходить вперед, колонизуя весь мир, главенствуя в Освоении науки, создавая особую личность и уникальные формы общественного развития. У России (как и у всего остального мира) на первый план стала выдвигаться задача аккомодации к неожиданному подъему Запада. В петровский период страна проделала значительный путь. После Великого посольства (1698) и до великой мобилизации (1914) Россия не только смогла сохранить независимость, но и во многих отношениях приблизиться к западным стандартам. В глазах мира —как и в собственных — она встала на прочные цивилизационные основы, родственные западным.
Была ли у России историческая возможность быстрее пройти расстояние, на которое она отставала от Запада по большому цивилизационному счету? Возможно, в допетровской Руси Новгород с его торговыми связями с внешним миром мог послужить университетом приобщения к западным ценностям и установлениям. Но Иван Грозный уничтожил этот русский город с поразительной жестокостью. Возможно, введение Александром Вторым законодательства западного типа могло дать более весомые плоды. Петр Великий и Екатерина Вторая делали могучие шаги вперед, а Анна Иоановна и Николай Первый в своей косности замедляли национальный прогресс. Сказалось отсутствие идущей на Западе прямо от Рима традиции. Местный суд погряз в местных делах, а справедливость — великая справедливость — испытывала воздействие сконцентрированных на себе писателей и горячей, неудержимо безумной в своем максимализме революционной молодежи. Зрелый 'хладный» ум так никогда и не завладел страной, где горячее сердце всего ценилось больше. То, что сердце так часто ошибается» исторически не было принято в расчет. Возможно, не хватало (как жестоко не хватает и сейчас) подлинно гражданской истории. Так получилось исторически, что законом на Руси была либо воля самодержца, либо мнение общины, но не некие общие принципы, воспринятые как всеобщие и абсолютно обязательные.
Раннее влияние Византии быстро погасло на русских просторах, а опыт общения с Западом, начиная с Петра, носил характер перенятия технических приемов, но не пересмотра исторических основ русского существования (что, строго говоря, было и невозможно для огромного народа, не связанного печатно выраженным общественным мнением, находящегося, вследствие транспортной проблемы, вне постоянных взаимных контактов). Закон в России никогда не стоял над властителем, что доблестно доказала русская история от Рюрика до Горбачева. Толкование закона никогда не ценилось. Если на Западе это были парламентарии и судьи, то на Руси — чиновники и партийные комитеты, где личность чиновника, а не трактование закона имела значение для народа-просителя.
Все перемены в России всегда происходили сверху. Народ предоставлял материал и выплескивал эмоции. Великий раскол, реформы Петра, освобождение крестьян, отречение последнего Романова замышлялись и выполнялись в верхнем эшелоне общества. Ничего подобного на Реформацию, когда верующий сам лично должен был определить отношение с Богом и властью, в России не было. Отсутствовал и опыт передачи представительских функций народа трактователям религиозных и общественных дел — священникам и юристам. Трудно даже себе представить великую Россию, выдвигающую из своей Среды (а не в двух столицах) служителей церкви и адвокатов, представляющий на некоем конституционном конгрессе волю народа. Во-первых, народ с трудом формулировал эту волю; во-вторых, он больше доверял московскому царю, чем ближайшему чиновнику. Церковь, в отличие от Запада, не взяла на себя важных светских функций. Чиновники, руководимые произволом (а не законом), вызывали лишь отторжение. Этим определялось, пожалуй, самое большое различие между Востоком и Западом; определялось оно отсутствием в России всякого механизма реализации народной воли.
И Россия с созданием Думы (1905) только лишь начала долгий путь парламентской самоорганизации, для прохождения которого Западу понадобились многие столетия — ограничение власти монарха, оформление абстрактных форм главенства закона (конституция, декларация прав граждан), формирование политических групп вокруг идейных программ (а не вокруг личностей, как это стало привычным и в Думе, и в среде революционеров), предоставление обществу права инициативы и сопутствующей ей ответственности.
В экономической сфере Россия к 1914 году становилась мощной промышленной державой. Ее сельское хозяйство, хотя и отсталое по методам производства, сделало несколько шагов вперед и укрепило экспортные позиции России. В культурной области между Россией и Западом не было разрыва на высшем уровне — русские классики были общеевропейскими классиками. Россия могла с гордостью сопоставить себя в любой сфере творческого духа — ее мыслители, ученые и представители творческих профессий были авангардом и славой Европы. Но когда фокус смещается с элиты на общую массу населения, здесь Россия не выдерживает сравнения с ведущими странами Запада. Однако, вместо обращения энергии на сокращение разрыва между образованными кругами и необразованной массой населения, правительство выбрало защиту сословных и прочих привилегий.
Возможно, самые серьезные последствия имело отчуждение интеллигенции как от народа, так и от правительственной бюрократии. Гордыня духа дала предсказанные в Библии результаты. Судьи дел людских, хранители духа н ревнители чистоты помыслов не были готовы к черной работе и. менее того, к компромиссу со служивой частью общества своей страны. Как пишет английский историк Х.Сетон-Уотсон, «отчуждение интеллигенции от всего— социального и политического режима было еще более важным фактом, чем распространение буржуазных ценностей, и русское политическое сознание было все еще отличным от западного… Долгая борьба на Западе за свободу выбора религиозной веры, из которой вызрели требования свободы и права на собственное суждение в политике, а также более продолжительная борьба между классами общества, каждый из которых не был достаточно силен, чтобы доминировать над другими, не имела места в России» {768}.
Отнюдь не благотворной для России оказалась идея осуществить «демократический рай» через чистилище временной диктатуры. Основная масса русских революционеров — от Пестеля до Ленина — придерживалась именно такой линии. И противостояли им не ревнители народной мудрости (в виде сохранения имеющегося опыта организованного управления), а абсолютные противники государства — анархисты. Пока Запад решал задачу нахождения оптимальной формы правления между президентской республикой и парламентским правлением, лучшие люди России бились между двумя лобными местами — диктатор или анархия, оба из которых означали лишь массовые репрессии. Идеал свободного общества, позволяющего меньшинству сохранять свои оппозиционные взгляды, но запрещающего большинству делать насилие орудием своей политической воли, никогда не был популярен в России. Русскому в девятнадцатом и двадцатом веке было скучно слушать о представительной демократии и механизме ее сохранения. Более волнующими для него были призывы революционных вождей добиться благосостояния за счет радикального изменения политического курса (направление, в котором предполагалось пойти заново, не было самым существенным обстоятельством). Первая мировая война стала великим экзаменом для России на зрелость.
Напряжение войны имело губительные последствия для ориентированного на Запад общества, созданного Петром и непосредственно связанного — идейно, материально, морально — с Западной Европой. Изоляция и агония войны подорвала силы тонкого слоя европейски ориентированного правящего класса; она вывела на арену истории массы, для которых Запад в позитивном плане был пустым звуком, а в непосредственном опыте ассоциировался с безжалостно эффективной германской военной машиной, с пулеметом, косившим русских и нивелировавшим храбрость, жертвенность, патриотизм. Общественный механизм показал свою незрелость.
Хотелось бы, чтобы все, о чем говорится в этой книге, стало уроком для будущего. Фундаментальный, столетиями взлелеянный страх перед внешней уязвимостью был доведен первой мировой войной до стадии
