Остров Итуруп Южной Курильской гряды.
На острове живёт немало народу: тут и лётчики, и пограничники, и моряки, и гражданские труженики…
Так уж сложилось у нас, что военные вечно служат и живут в глуши, бездорожье, на краю света, где Макар телят не пас.
Военные — это понятно — служивый народ, принявший и блюдущий Присягу, как говорится — продавший душу государству, человек без паспорта. За натуги свои он получает больше денег (хотя это относительно: собранных за год денег едва хватает на скромный отпуск на материке — почти всё уходит на дорогу туда да обратно), на пенсию уходит раньше. Военных во все времена государство благодарило за службу: царь-батюшка, к примеру, с присвоением капитанского звания даровал военному ещё и звание дворянское, а по выслуге 25 лет ещё и поместье оному с крепостными даровал, дабы кормили те крепостные человека, отдавшего жизнь Родине…
А вот гражданские…
Гражданские на краю света…
Гражданские в дикой глуши, в постоянных трудностях и лишениях, на тяжкой работе, в тайфунах, землетрясениях и цунами, в постоянно поджидающих на каждом шагу опасностях лишиться самого дорогого, что есть у них — жизни, практически не имеющие не только возможности выехать на материк, но и порой вообще без связи с внешним миром, лишённые элементарных благ цивилизации, не имеющие возможности не только откушать винограда, арбуза или дыни, но и даже просто чеснока, потому что и огорода-то нет: может быть, что и выросло бы, да нет времени на огородик… День за днём тяжкая работа, грязь и неустроенность, убогое жильё без элементарных удобств… Зачем это? Чтобы по окончании смены завалиться в ларёк, взять бутылку, выпить её в одиночестве и упасть на свою койку до утра? Я понимаю военных, — они присягнули и выполняют приказ. Они не принадлежат себе до окончания службы.
Но гражданские — свободные ведь люди. С паспортами. Что их держит в этих глухих краях? Встречал я романтиков, которые живут в этих краях, потому что тут дико.
Это охотники, рыболовы, путешественники, покорённые местной красотой и застрявшие тут на неопределённое время, даже учёные, изучающие жизнь кеты или котиков, к примеру, или деятельность гейзеров вблизи спящего вулкана…
Эти — не пьют. Но этих — мало. Что же гонит человека на край земли? Водка.
Водка гонит человека на край света. Водка лишает его человеческого достоинства, отнимает у него сначала деньги, потом — дом, семью, потом — будущее. Человек превращается в животное, способное ради водки на всё.
Человек продаёт душу зелёному змию так же, как военный — государству. Только с той разницей, что если у военного хоть в конце туннеля есть свет, то у пьяницы конец один — сгореть от водки, закончить свою жизнь в одиночестве и нищете где-нибудь под забором, не оставив после себя ничего на земле — ни семьи, ни внуков, ни памяти.
Поутру гарнизон всполошился: на рейде в бухте стоял корабль с материка.
Корабль был так далеко от берега, что казался маленьким. Корабль пришёл ночью.
Приход корабля — это событие для острова неординарное: самолётом посылку не везут — далеко, горючего хватает только чтобы привезти газеты, а посылки возят на корабле. Долго идёт посылка: пока дойдёт до Владивостока или Совгавани, пока перегрузят на попутный корабль, пока корабль обойдёт все порты и доберётся в конце концов на Курилы…
И пусть чеснок в посылке высох, пусть от яблок осталось месиво, но вот завёрнутая в кучу тряпок баночка варенья не разбилась! Радости полон дом: настоящее домашнее варенье с материка, от матери! Да ещё и сушёные груши! Вот здорово! Сварим теперь настоящий компот, не то, что в «Великой Китайской Стене» — господи, как эти банки надоели… Короче говоря, весь посёлок устремляется на берег наблюдать разгрузку корабля, встречает каждый танковоз, идущий от него: а вдруг посылка? Пошли и мы на берег. Хотелось посмотреть, как корабль разгружается. Мы помнили свой героический дрейф, но на сей раз работало сразу четыре танковоза, так что не заметить отказа и пойти на выручку было просто невозможно, посему мы всё-таки рискнули сходить на танковозе к кораблю.
Танковоз причалил к кораблю. Вблизи корабль оказался громадным: борт его возвышался настолько над танковозом, что приходилось смотреть почти в зенит, чтобы увидеть висящих над поручнями людей, перевесившихся и едва не падающих через борт, тянущих руки к танковозу, как к спасательному кругу, орущих и зовущих к себе… Корабль был забит женщинами.
И не просто женщинами, а пьяными в стельку женщинами. Более отвратительной картины я ещё не встречал.
Пьяная команда.
Пьяные пассажиры.
А главное — пьяные, потерявшие контроль над собой женщины.
Это не просто отвратительно — это страшно.
Мы привыкли видеть женщину-труженицу, женщину-хозяйку, женщину-мать, женщину-богиню, тайну которой мы всю жизнь пытаемся и никак не можем постичь… Здесь же женщины были во всём своём естестве, во всей своей наготе душевной, во всей своей природной и звериной сущности самки, которой надо одного — самца, да и не одного. Растрёпанные волосы, расхристанная и изорванная одежда, вывалившиеся из-за пазухи груди, выпученные бессмысленные, белые от водки глаза, пьяные, изрыгающие мат рты и руки, тянущиеся к мужику, зовущие его, желающие его…
Команда попряталась, кто где может, на борту виднелись несколько едва передвигающихся матросиков, которые были уже настолько измочалены, что для женщин не представляли никакого интереса. Они что-то пытались делать, работать, что ли — не знаю. Как бы то ни было, а грузы на лебёдке в танковоз опускались, и трос лебёдки всё-таки возвращался на корабль.
Может, это работали не они, а те, что забаррикадировались в трюме? Гвалт стоял жуткий, слов в криках разобрать было невозможно. Ясно было одно: женщинам хотелось на берег, к мужикам, потому что свои оказались никуда не годными.
Мы едва дождались окончания разгрузки и облегчённо вздохнули, когда танковоз наконец-то отчалил от корабля. На берегу нас тоже ждали женщины, и дико было смотреть на них после увиденного на корабле. Вспомнились отвратительные йеху, о которых писал в своей книге «Путешествия Гулливера» Джонатан Свифт. Быть может, ему когда-либо пришлось наблюдать подобную картину?..
Оказалось, что на корабле везли партию завербованных женщин на крабоконсервный комбинат, расположенный на о. Шиашкотан, где-то человек двести. Потом мне как-то рассказывал один из моряков, что такие рейсы у них оплачиваются по повышенным тарифам: пьяная женщина хуже тайфуна.
Ну, а мужчины…
Мужчины намного чище женщин.
Да и желания у мужика другие: женщина для мужчины — это временно, не так как мужчина для женщины. Женщина живёт для мужчины, мужчина — для дела, для цели, для работы. Мужчине надо не столь много, сколько женщине, интересы его другие.
Мне немало пришлось понаблюдать мужчин в разных ситуациях.
Особенно в экстремальных. И в большинстве своём я восхищался мужской дружбой, самообладанием, смелостью, силой и ловкостью, смекалкой и хваткой, умением вовремя придти на выручку даже порой и незнакомому человеку, а главное — душевной простоте, открытости и теплу, кроющемуся под внешне грубой натурой.
Меня часто беспокоила услышанная ещё в юности от женщины фраза, что человек, становящийся военным, грубеет, черствеет, становится отвратительным. Я старался наблюдать за людьми и в сравнении с ними — за собой, соотносить их и своё мировосприятие и поступки, искал у себя очерствление души.
Почему? Да просто потому, что фразу эту мне сказала моя любимая девушка, не знавшая, что я поступил в военное училище, потому что я собирался ей преподнести свои лейтенантские погоны по окончании училища в виде сюрприза. Сюрприза не получилось. О том, что я поступил в училище, она узнала через год после того, как меня приняли — шила в мешке не утаишь. Тогда она мне и сказала, что жить с военным она не желает, тогда я и услыхал ту фразу, преследовавшую меня все годы и толкнувшую на стих:
