Путин (в 1998-м его имени вообще не было в списке). Евгений Максимович еще сумел зацепиться за вторую строчку, но с совершенно неприличным, более чем пятикратным отставанием от лидера: у Путина 42 процента, у Примакова — 8. Прошлый серебряный призер столичный градоначальник отъехал на шестое место с жалкими двумя процентами.
Полагаю, такого рода опросы все больше укрепляли бывшего премьера Примакова, в недавнем прошлом наиглавнейшего любимца публики во мнении, что на президентских выборах ему абсолютно ничего «не светит», так что нечего и «соваться», нечего смешить публику, наносить урон своему драгоценному имиджу в высшей степени солидного, положительного и рассудительного деятеля. Ибо какой же имидж у человека, с треском проигравшего?
4 февраля Евгений Максимович после долгих колебаний («колебал» он не только себя, но и всех окружающих), наконец сошел с дистанции с шестью процентами рейтинга (у Путина к этому времени было уже 57). Как заметил один из телеведущих, «месяц он молчал, томил своих сторонников, поднимал цену своему решению».
А КРОВЬ ВСЕ ЛЬЕТСЯ И ЛЬЕТСЯ…
Продолжают «мочить их в сортире»
Между тем, грязная война в Чечне, возобновленная Путиным, продолжалась. Продолжалась при одобрении и поддержке большинства российского населения. Мы помним: по опросам Фонда «Общественное мнение», в ноябре и декабре в пользу войны высказывались, соответственно, 65 и 69 процентов граждан. Аналогичный опрос Фонд провел еще раз — 15 января 2000 года. Процент сторонников войны „до победного конца“ и противников любых переговоров остался примерно на том же уровне.
Что удивительно, чаще других такое мнение высказывали жители Москвы и Санкт-Петербурга, люди с высшим образованием… И еще: наряду с теми, кто голосовал на выборах за жириновцев и „Единство“, — сторонники Союза правых сил.
Как и осенью, две трети опрошенных высказались за то, чтобы российские войска продолжали двигаться все дальше и дальше вглубь Чечни.
«Российские солдаты добивали больных, раненых, убивали мирных людей, стариков и женщин»
Существует множество свидетельств о том, что тогда происходило в Чечне. Вот свидетельство тридцатидвухлетней жительницы поселка Новые Алды медсестры Асет Чадаевой (в записи сотрудников «Мемориала»):
«Я была свидетелем событий в Грозном, в частности, в поселке Новые Алды с сентября 1999 года по февраль 2000 года.
До 5 февраля 2000 года люди здесь гибли под бомбами, от осколочных ранений. Я свидетельствую: именно „работа“ российской авиации доводила хронических больных стариков до инфарктов и инсультов. Люди здесь умирали от пневмонии, они месяцами сидели в сырых подвалах, вследствие чего и гибли. Всего в течение двух месяцев до 5 февраля были нами похоронены 75 человек.
4 февраля, когда люди вышли из подвалов, ходили по дворам, кололи дрова, прибежала девушка с „Окружной“ [близлежащий район Грозного] и говорит: „Солдаты идут к вам, я их направила кружным путем, вокруг болота“. Я успела предупредить несколько семей. Чтобы солдаты от страха не начали стрелять, я говорила: „По дворам не ходите, по-чеченски не кричите, детей не зовите — еще подумают, что кого-то предупреждаете“.
Когда первая группа солдат — разведка — появилась на нашей улице, мой отец, брат и я стояли перед воротами дома. Они идут молча мимо нас, и тут отец мой сказал: „А где ваше «Здравствуйте»?!“ Командир их остановился и говорит: „Извини. Здравствуй, старик“. Тут из группы выскочил какой-то маленький, подбежал к брату, сдергивает у него одежду с плеча, смотрит, — нет ли следов от ношения оружия. Смешно! Если бы он был боевиком, разве вышел бы сам?
Они нам сказали: «Завтра близко к подвалам не подходите. Вот за нами придут настоящие крутые“. Мы толком и не поняли, что нас хотят предупредить.
5 февраля около 12 часов дня я услышала на улице первые выстрелы. Мы с отцом вышли и увидели, как солдаты поджигают дома. Наш сосед чинил крышу, и я услышала, как солдат говорит: „Смотри, Дим, дурак крышу делает“, — а тот в ответ: „Сними его“. Солдат поднял автомат, хотел выстрелить. Я крикнула: „Не стреляй! Он глухой!“ Солдат повернулся и выпустил очередь поверх наших голов.
Тут за нами вышел мой брат, 1975 года рождения, и мы пошли навстречу этим фашистам. Первое, что они крикнули: „Отмечай им, Серый, зеленкой лбы, чтобы стрелять удобнее было“. Брату сразу же приставили автомат и спросили: „В боях участие принимал?“ Брат ответил, что нет, — тогда они стали избивать его.
На случай, если насиловать будут, я заранее привязала к себе гранату (ее можно было выменять на четыре пачки сигарет „Прима“).
Нам приказали собраться на перекрестке. Я собрала людей с нашей улицы, чтобы всем быть вместе. Только в нашем маленьком переулке детей до 15 лет было десять человек, самому младшему — всего два года. Солдаты опять начали проверять паспорта, один говорит: „Выселять вас будем. Вам коридор, сволочи, давали!?“ Все это сопровождалось нецензурной бранью.
Солдат, проверяя мою сумку, увидел там медикаменты и тонометр. Он спросил, кем я работаю. Я ответила: „Медсестрой“. Меня подвели к командиру. Он говорил с кем-то по маленькой рации, в ответ на какое-то сообщение начал кричать в нее: „Вы что там, все с ума посходили?!“ — далее нецензурно. Неподалеку раздавалась стрельба. Оттуда подбежал огромного роста мужчина в форме, наклонился к командиру, стал что-то говорить, командир в ответ кричал… Было видно, что они сильно возбуждены.
Я боялась, что они, не разобравшись, начнут вокруг стрелять, и чтобы их успокоить, сказала: „Вы не бойтесь, тут некому в вас стрелять, если вы сами друг в друга не начнете“. В ответ он сказал: „Если только кто-нибудь выстрелит мне в спину или в кого-нибудь попадут, я всех тут положу, никого не пожалею!“
В это время на скорости подъехал БТР, командир опять начал по рации с кем-то говорить, потом подошел ко мне. Брат выскочил вперед, закрывая меня, но тот говорит: „Я не трону, не бойся. Ты — медработник. Организуй как можно скорее захоронение убитых. Тут ребята в запарке ваших стариков уложили“.
Только я отошла от перекрестка, снова раздались выстрелы. Женщины закричали: „Ася, Руслан ранен, перевяжи его!“ Руслан Эльсаев (возраст — 40 лет) после проверки стоял около своего дома, курил. Двое солдат без всякой причины выстрелили в него, одна пуля прошла навылет через легкое, в двух сантиметрах от сердца, другая — попала в руку. Мне чудом удалось остановить кровотечение, но ему срочно была нужна квалифицированная помощь хирурга. Но показать его русским было все равно что убить.
Мы с братом снова вышли на улицу и снова услышали дикие крики: соседка Румиса ведет девочку. Это была девятилетняя Лейла, дочь Кайпы, беженки из села Джалка. Кайпу я несколько месяцев знала, тихая такая женщина. Они жили у Сугаипова Авалу вместе с еще двумя мужчинами — беженцами из Грозного. Лейла в истерике падала, каталась по земле, хохотала и кричала по-чеченски и по-русски: „Маму мою убили!“ Брат взял ее на руки, отнес к нам домой, я вколола ей транквилизатор. Она не успокаивалась, кричала, и мы облили ее водой — с трудом успокоили.
Когда я кончила оказывать ей помощь, солдаты уже ушли с нашей улицы. Я побежала во двор Сугаипова — там лежала Кайпа в луже крови, от которой на морозе еще пар шел. Я хотела поднять ее, а она
