призывами учиться жить при демократии. До чего же испорченный, безнадежно испорченный народ!» (1986).
— Сколько же книг за все время творчества у вас вышло?
— Как ни странно, я тоже не могу ответить на этот вопрос по одной простой причине: если писал бы большие вещи — романы — то очень легко подсчитать, но так как я пишу рассказы, поэтому очень большое количество изданий не соответствует истинному количеству вновь написанного мною. Очень редко у меня бывает целиком книга новых рассказов. А так — книг очень много, именно сколько — не знаю.
— Но вы, наверное, помните свою первую книгу?
— Она маленькая была. В 43–м году вышла. Называлась «Человек с фронта». Три четверти листа…
Он умер тихо: прилег в полдень на диван с книгой и задремал…
«Есть горькое удовлетворение в том, чтобы родиться и жить и, наверное, погибнуть тогда и там, где сорваны все маски, развеяны все мифы, разогнан благостный туман до мертво — графичеекой ясности и четкости, где не осталось места даже для самых маленьких иллюзий, в окончательной и безнадежной правде. Ведь при всех самозащитных стремлениях к неясности, недоговоренности хочется прийти к истинному знанию. Я все?таки не из тех, кто выбирает неведение. Я не ждал добра, но все же не думал, что итог окажется столь удручающ. До чего жалка, пуста и безмозгла горьковская барабанная дробь во славу человека! С этической точки зрения нет ничего недостойнее в природе, чем ее «царь»» (1982).
И теперь о главном.
Нагибин был в высокохудожественном смысле слова запойным писателем. Не буду прибегать в данном случае к цитированию «Дневника» — эта тема цементирует его на такой предельно искренней ноте, что порой становится страшно. Все в нем есть: и предчувствие, и начало, и процесс, и конец, и выход. Вы — ыход, как сказал бы Казаков. Это же самое невозможное! На выходе?то все и рушится. Сам должен выходить с муками. Со всеми чувствами своими, со всею жизнью своей ты переходишь в другую жизнь, в иную реальность. Высшая степень таланта — попасть в запредельность без пития. Особое состояние психики. Тут логикой ничего не добьешься. Были такие «мастера», которые гениальность хотели купить логикой. Пустая трата времени.
И Нагибин уходил в запредельность — и в буквальную, и в свой «Дневник». Какая боль в выходе, как его корежит, как ломает, как горло перехватывает предынфарктное состояние, как затихает сердце!
Гроб с телом Нагибина стоял в Доме кино. Много прощающихся, в основном киношников, но ни одного известного писательского лица. «Дневник» еще не ушел в производство и никто не знал о нем. А я?то знал, какого писателя хороним.
Я смотрел на окаменевшее лицо Юрия Марковича и вспоминал его запись 1951 года, когда он вернулся с похорон Андрея Платонова:
«…дома я достал маленькую книжку Платонова, развернул «Железную старуху», прочел о том, что червяк «был небольшой, чистый и кроткий, наверное, детеныш еще, а может быть, уже худой старик», и заплакал…»
Плачу и я.
Примечания
1
Имеется в виду французский писатель Луи — Фердинанд Селин и его книга «Путешествие на край ночи». — Примеч. ред.
2
Если жив буду. — Примеч. ред.
3
Малая Вишера.
4
Из-за отсутствия наборщиков редакционные работники сами набирали газету и листовки.
5
Издававшийся с 1857 г. Академическим объединением «Хютте» при Технической высшей школе Берлина карманный справочник для инженеров. — Примеч. ред.
6
Международная организация помощи борцам революции. — Примеч. ред.
7
Замначальника ПУ фронта.
8
Прикомандированный к редакции резервист, эвакуированный из Ленинграда
9
Моя собака По внешнему виду — немецкая овчарка, по маленькая с фокстерьера
