термометр не показывает. Не думаю, что мистер Лумис долго протянет с такой высоченной температурой.
Из школьного курса я помнила, что алкоголь способствует понижению жара; в аптечке на втором этаже нашлось полбутылки спиртового линимента для растираний. Раз в час я смачивала отцовский носовой платок в этом растворе и протирала больному спину, грудь, руки, шею и лоб. Он пытался уклониться — должно быть, ему эти прикосновения казались ледяными — но мне кажется, что процедуры всё-таки немного облегчали его страдания.
По-прежнему он почти всё время спит, а проснувшись, оказывается во власти своих странных иллюзий. Во вменяемом состоянии он бывает лишь изредка, всего по нескольку минут, и иногда, кажется, даже узнаёт меня. Остальное время он бредит, его одолевает страх — и всё по тому же поводу. Ему чудится Эдвард: что он здесь и угрожает ему, только я никак не могу понять, чем.
Я начинаю подозревать, что между мистером Лумисом и Эдвардом (по-прежнему не знаю его фамилии) произошло что-то ужасное и что они были вовсе не друзьями, а врагами — во всяком случае под конец.
Иногда мистер Лумис думает, что я — это Эдвард, но по большей части он смотрит сквозь меня, вернее, на кого-то за моей спиной. Его взгляд так пристален, что иногда и я оборачиваюсь, но, конечно, там никого нет. Иногда он думает, что Эдвард здесь, в долине, в доме; иногда мистер Лумис воображает, что они с Эдвардом в Итаке, в подземной лаборатории. И всё время твердит одно и то же, одно и то же.
Это началось сегодня утром. Я постучалась и вошла к нему со стаканом холодного чая и яйцом всмятку — может, он хоть немножко поест. Мистер Лумис не спал, но когда заговорил, оказалось, что он разговаривает не со мной! Он обращался к дверному проёму позади меня. Он произнёс:
— Не подходи, Эдвард! Не смей! Это не поможет.
Я сказала:
— Мистер Лумис, это я. Я принесла вам завтрак.
Он протёр глаза, и взгляд его прояснился. Но голос, когда он снова заговорил, был всё таким же усталым, слова звучали невнятно:
— Не надо завтрака. Мне слишком плохо.
— Постарайтесь поесть, — настаивала я. — Ещё я принесла вам холодного чая.
Я протянула ему стакан, и, к моей радости, он взял его и одним махом выдул половину.
— Спасибо, — сказал он. — Ох, как здорово. — Он допил остаток и закрыл глаза. Полагаю, напиток подкрепил его, ведь я бухнула туда солидную порцию сахара.
— Позже принесу ещё, — пообещала я. — А сейчас яйцо.
Он снова распахнул глаза, однако уставился не на еду, а на дверь. Попытался крикнуть, но голос сорвался:
— Эдвард?
Я сказала:
— Мистер Лумис, Эдварда здесь нет.
— Я знаю. Куда он пошёл?
— Не думайте об этом.
— Ты должна понять, — сказал он. — Эдвард вор! Он украдёт... — Мистер Лумис замолчал, как будто что-то вспомнил, а потом вдруг издал душераздирающий стон и попытался встать с постели.
Я схватила его за плечи и прижала к подушке. С минуту он отчаянно боролся, потом сдался и лежал теперь, часто, поверхностно дыша.
— Бедный мистер Лумис, — сказала я. — Постарайтесь понять. У вас кошмар. Эдварда нет, и красть здесь нечего.
— Костюм, — раздался его хриплый шёпот. — Он украдёт костюм.
Костюм! Так вот о чём он всё время волновался! Защитный костюм. Почему-то мистер Лумис считал, что Эдвард пытается его украсть.
Я сказала:
— Мистер Лумис, костюм в вашей тележке. Вы сами сложили его и засунули туда. Разве вы не помните?
— Тележка! — пробубнил он. — О Боже. Так вот куда он пошёл!
Должно быть, напрасно я это сказала, потому он снова попытался слезть с кровати. Я удержала его; это оказалось не так трудно, потому что он потратил слишком много сил в первый раз. Но мне страшно не нравятся эти его попытки выбраться из постели. А вдруг он упадёт и поранится? Что самое важное: как я тогда затащу его обратно? Он слишком слаб, чтобы ходить самостоятельно, а я не знаю, получится ли у меня поднять его и нести. Так, значит, теперь я постоянно должна сидеть в его комнате, по крайней мере до тех пор, пока кошмары не прекратятся.
Галлюцинации — дело заразное. Наверное, всё дело в том, что нас здесь только двое, а если бы я могла общаться с другими людьми, фантазии мистера Лумиса не повлияли бы на меня так сильно. Я присела у окна, чтобы сделать запись в дневнике, и выглянула наружу. Тележка всё там же, где всегда — рядом с палаткой. Я почти приготовилась увидеть, как кто-то — Эдвард? да я даже не знаю, как он выглядит! — украдкой снуёт вокруг. Но там лишь Фаро — лежит на травке у палатки рядом со своей миской и ждёт обеда. Надо будет позвать его и накормить здесь, в доме.
Нет. Есть идея получше. Как только мистер Лумис успокоится (а на то похоже), я выскочу из дома, заберу с собой миску Фаро, а заодно и костюм. Костюм положу рядом с постелью больного, так чтобы он видел его. Может, тогда он будет тревожиться меньше.
Я принесла костюм в комнату больного, и через несколько минут его прошлый кошмар кончился, зато начался новый, ещё хуже, вызванный, судя по всему, видом костюма. Мистер Лумис опять был в Итаке и отчаянно ругался с Эдвардом. Слава Богу, это лишь сон, потому что мне казалось, они были готовы убить друг друга. Как и раньше, мистер Лумис разговаривал с невидимым собеседником; я могла слышать только половину беседы, но он слышал обе. Голос моего пациента, сиплый и слабый, был, однако полон вражды и ненависти. Человек, который так говорит, опасен. По всей видимости, когда две личности заперты вместе в ограниченном пространстве, напряжение между ними возрастает до невыносимых пределов.
Когда он заговорил, я сидела у окна и потому не слышала нескольких первых слов. Потом его реплики стали более отчётливыми.
— ...какое там на двадцать четыре часа, Эдвард! Ни на двадцать четыре минуты! Если хочешь найти свою семью — валяй, ищи. Но костюм останется здесь, и дверь будет заперта. Даже не пытайся вернуться обратно!
Пауза. Он слушает ответ Эдварда.
Несчастный Эдвард. Я быстро разобралась в ситуации. Они с мистером Лумисом оказались заперты в подземной лаборатории — по-видимому, кроме них, больше там никого не было. Должно быть, оба задержались, возможно, что-то срочно доделывали перед прибытием вашингтонской делегации, а тут началась бомбёжка. У них имелось радио — а может, даже и телевизор — так что они знали, что произошло. Полагаю, у них был и телефон, но от него было мало толку уже после первого часа войны.
У Эдварда снаружи осталась семья — жена Мэри и сынишка Билли, и он умирал от тревоги за их судьбу.
Я понимаю его чувства. По всей вероятности, сначала он боялся выйти наружу — их район активно забрасывали атомными бомбами, это тебе не просто принесённые ветром радиоактивные осадки. Но через несколько дней, когда всё поуспокоилось, Эдвард хотел выйти и найти своих родных — и вот тогда-то между коллегами и начались раздоры.
Оба знали: снаружи царит чудовищная радиация, а у них в лаборатории — единственный в мире защитный костюм. Костюм один, а людей двое. Вот почему в своих кошмарах мистер Лумис твердил Эдварду, что его жена и сын мертвы; а Эдвард, очевидно, продолжал цепляться за надежду, что есть люди, которые, спрятавшись в погребе или в бомбоубежище, всё же могли выжить.
Вот почему он просил костюм, пусть всего лишь на одни сутки. Найти своих, если они живы; а если мертвы... тогда эта мучительная неопределённость прекратится. Может, он хотел посмотреть на них в последний раз, может, похоронить... Не знаю.
