опрокинулась. Солдат с лейтенантом плывут назад, но уже без мотоцикла и боеприпасов...
— Перевозить будет Анастасия Антоновна, — сказал лейтенант, выжимая воду из гимнастерки. — Первыми пусть садятся раненые.
До рассвета длилась трудная переправа...
Год 1944-й. Война уже шла далеко. Однажды в село завернула машина. Запыленный, увешанный орденами майор разыскивал «Антониху-лодочницу». Антонихи дома не было, а майор, видно, очень спешил. Оставил у соседей мешок с мукой, сахар, полпуда масла, солдатские консервы, сверток парашютного шелка и короткую записку: «Антонихе с благодарностью от знакомого лейтенанта. Жалко, что не застал. Но увидимся непременно».
Может, не суждено было увидеть майору конец войны. А может, жив-здоров и не забыл еще переправу на Дону июньской ночью 1942 года...
Год 1946-й. В бредень возле берега попала какая-то занятная вещица — не то замок от орудия, не то прибор какой.
— А что, если мотоцикл разыскать? — Антониха хорошо помнила место, где опрокинулась лодка.
Снарядила сеть. На нижний край кирпичей навязала, чтобы по дну тащился... На третьей проводке сеть зацепилась. Опустила Антониха в этом месте камень и по веревке — в воду... Так и есть — мотоцикл!
В МТС добыла тросик, на берегу вороток сделала. Целый день потихоньку, чтобы не повредить, раскачивала наполовину затянутую песком машину. Вытащила! В коляске зеленели водоросли, почти как новые лежали патроны и диски от автоматов. Все село сбежалось глядеть...
Месяца два не видели Антониху на реке. Развинчивала, протирала, собирала и снова развинчивала машину, четыре года пролежавшую под водой. Каким чудом изучила ее Антониха, трудно сказать. Только в конце лета, пугая кур и приводя в восторг ребятишек, промчалась она по поселку на луг и целый день колесила там, изучая повадки «железной лошади», как сама в шутку стала звать мотоцикл.
Сейчас в селе мотоциклов не сосчитать. Новые, разных марок. У Антонихи громоздкий, военного образца «Ижак» выполняет самую прозаическую работу. Вязанки сена, дрова, грибы, лесные груши и рыбу доставляет она на мотоцикле домой. Фантастическую картину представляет эта машина. Отовсюду торчат проволоки, накладки, приварки. Приспособлена к мотоциклу большая деталь от трактора. Но ездит машина! Иногда только ребятишкам приходится помогать старухе толкать ее на гору.
— Много хлопот с этой «лошадью»,— смеется Антониха, — а бросать жалко — люблю быструю езду. Да и ноги уже не те. До леса долго идти, а на этом звере — в два счета...
При отъезде я попросил Антониху подвезти к пристани.
Честное слово, не встречал более уверенного водителя! Но почти у самой пристани старенькая машина вдруг зачихала, что-то случилось в ее потрепанном организме.
— Ничего, сейчас отыщем болячку, — сказала Антониха.
Она скинула телогрейку, как заправский шофер, закатала по локоть рукава кофты и, расстелив тряпицу, стала бережно класть на нее замасленные железки. Все это сопровождалось добродушным ворчаньем, нелестным словом в адрес какого-то Ваньки Коровина.
— Удружил, сукин сын. Сделал...
Я с любопытством наблюдал, как Антониха продувала, разглядывала на свет какую-то детальку мотора. Увидев встречный автомобиль, она подняла руку.
— Степа, свези-ка человека на пристань и приезжай помоги.
Шофер с готовностью распахнул дверку грузовика. Мы попрощались с Антонихой. Я записал адрес, сделал снимок на память. Антониха глянула на часы.
— Езжайте, езжайте. Пароход ждать не станет.
С палубы парохода я долго глядел на прибрежную улицу: не покажется ли Антониха? Наконец, когда пароход уже сделал у пристани разворот, на дорогу вырулил мотоцикл. Антониха по берегу обогнала пароход и остановилась на пригорке. Степенная, неторопливая.
Я снял шапку: до свидания, Антониха!
СЛЕПОЙ ПОВОДЫРЬ
Мы плыли по реке на моторной лодке. Слово «плыли» я сейчас не могу писать без улыбки. Мотор даже на глубоких местах еле одолевал встречную воду. На перекатах мы вылезали из лодки, клали на плечи веревку и становились настоящими бурлаками. В этих местах так и ходят с лодками против течения. Тянешь, тянешь, камни под ногами гремят, веревка режет плечо, ноги в резиновых сапогах начинает ломить от холода. Самое лучшее — пробежать по сухой гальке и сесть покурить. Но мы спешили и поэтому шли и шли. На глубоких местах вода прятала пенные гребни, и мы включали мотор. Замучил этот мотор. Все время ждешь: винт ударит о камень, полетит шпонка, надо будет чинить. Шпонка летела раз восемь. Но все-таки мы километров сорок прошли. И тут случилось что-то совсем плохое. Володя-моторист выругался по-русски, потом по-корякски, жестоко растоптал папиросу на алюминиевом дне лодки и сказал: «Два дня чинить».
Я загрустил. Послезавтра должен быть самолет. К этому сроку надо вернуться в поселок. По воде сеялся мелкий дождик. Вверху, на сопках, дождик ложился кипенно-белым снегом, за ночь зима могла и ниже спуститься. Мы сели перекусить и подумать. И тут мы увидели лодку. Она споро шла по течению... Три человека. Один, кажется, спит, другой — на веслах, третий, высокий, с длинным шестом, сидит на корме. Мы замахали руками, и лодка пошла носом к нашему берегу.
— Ему надо вернуться в поселок. Возьмете?
— Хороша, садись, садись... Веслами можешь немножко?
...Лодку подхватило течением, и только теперь я увидел: сижу на ворохе крупной рыбы. Тут же лежат шкуры, оленье мясо. На носу прижалась собака. Большая лодка чуть не черпает воду, но стариков это нисколько не беспокоит. Они бормочут корякскую песню, один пьяный пытается и никак не может завязать шнурок на засаленных меховых штанах.
— С праздника едете?
— Однако, с праздника. Олешка кололи, немножко мухоморчика пили, — отвечает высокий с шестом.
Я уже знал про этот грибной напиток и покрепче ухватился за весла. Только теперь я как следует оценил характер реки. Лодка в любую минуту грозит опрокинуться. Прикидываю: сколько придется пройти перекатов? Каждый удар весла надо рассчитывать, а пойди угадай, где лучше проскочить эти чертовы камни. Ну и течение — лодку поставило боком, поволокло...
Один старик сзади меня беззубым ртом жует заваленный кусок полусырого мяса. Другой, так и не сумев завязать шнурок, уткнулся в оленью шкуру.
— Уснул дедушка Они, — улыбается высокий с шестом.
Мне не до шуток. Гляжу на этого третьего. Он то понимает, что мы вот-вот кувыркнемся?
— Много гольцов везете?
— Однако, хорошо ловили. Штук двести будет...
Лодка чуть-чуть не хлебает бортами. Гольцы подо мною скользят как живые, трудно грести. Кажется, этот третий, с шестом, протрезвел, вон как ловко уперся. Но что это он шарит рукой? — рукавица лежит на виду, на коленях.
— Плохо видите?
— Однако, совсем слепой.
— Совсем?!
— Однако, с детства не вижу.
Лоб у меня сделался мокрым. Как же я сразу... Веки у человека в самом деле не поднимаются, лицо неподвижное... И вот как раз надо решать, куда повернуть лодку. Уже слышно — вода бьет о камни, и белую пену видно. Вот сейчас, сейчас надо... Там, на быстрине, будет поздно...
— Мельгитанин[1], надо правым веслом греби... Там у берега глубина хорошо.
