Тридцать лет назад мальчишка-кюбзовец (есть и доныне кружок биологов в зоопарке — КЮБЗ) попал на интересную встречу ученых. После доклада ныне покойный профессор Промтов подошел к старинному граммофону, покрутил ручку, и в переполненном зале... запел соловей. На окнах сверкала морозная роспись, а в зале, хотя и не очень громко, пел соловей. Нам, привыкшим сегодня к магнитофонам, вряд ли показалась бы удивительной эта запись. Но тогда даже видавшие виды ученые поднялись, громко хлопали и, как дети, кричали: «Еще, еще!» А в самом заднем ряду сидел мальчишка и ловил каждое слово рассказа об удивительной, из Англии привезенной пластинке. Профессор рассказал: «В Англии живет старик Людвиг Кох, уехавший из Германии от фашистов. Старик на восковые диски пишет голоса птиц. Старика в Англии знает каждый мальчишка. Письма ему пишут по адресу: «Птичий домик, Людвигу Коху». Профессор сказал еще, что и сам попытался делать записи, но неуспешно. «Надо обязательно записать...»
Началась война. Все, наверно, забыли о любопытной пластинке с птичьими голосами. Но жил в Москве мальчишка, который помнил пение соловья, странного, почти сказочного деда Людвига Коха. Мальчишка потихоньку от матери разобрал по косточкам патефон — пытался сделать «машину для записи». Ничего, понятное дело, не вышло. Но мальчишка имел право на эту попытку,— кроме страстного увлечения птицами, в тринадцать лет он уже мог водить автомобиль, мог починить радиоприемник, в тринадцать лет он поступил работать в госпиталь электромонтером и, к удивлению начальства, привел в порядок высокочастотные грелки и много другой списанной техники. Мальчишки скоро взрослели во время войны.
В первую встречу я подумал, что волосы у Бориса пепельные. Увидел днем — седина...
Семи лет Борис лишился отца. В шестнадцать лет он спросил у матери: в чем виновен отец? Мать не могла ответить. Сын начал сам искать ответ на вопрос. В архивах, в Ленинской библиотеке, он листал газеты и пожелтевшие документы, где упоминался революционер, коммунист с 1903 года Николай Александрович Вепринцев — его отец. Для одного себя искал ответа. И убежденно решил: отец невиновен. Но «любознательность» дорого обошлась младшему Вепринцеву.
Седина — следы трех лет жизни вдалеке от Москвы. Кое-кто из близких друзей сразу сделал вид, что почти незнаком с Вепринцевым. Но Борис рассказывал с радостью, и об этом написать радостно: настоящие друзья остались друзьями! Борис получил сердечное письмо от секретаря курсового бюро комсомола Светланы Курдюновой. Это был знак преданности товариществу, это был и знак мужества. Друзья посылали письма и книги, профессор, руководивший работой Бориса на курсе, посылал задания по биологии...
Занимаясь тяжелой работой, студент хорошо овладел двумя языками: английским и немецким, отослал в Москву курсовую работу по биологии, написанную на желтой бумаге от мешков из-под цемента. Я видел эти листы с мелкими плотными буквами — свидетельство человеческой веры в жизнь и справедливость.
В 1954 году Борис Вепринцев вернулся в университет и был восстановлен в комсомоле. По ходатайству сына было пересмотрено дело отца. И наступил день, когда сын услышал: «Ваш отец был настоящим коммунистом. Вы можете гордиться отцом».
К жизни Борис вернулся не сломленным, не озлобленным против людей, не потерявшим веры в идеалы, которым отец посвятил жизнь, не отстал от товарищей по учебе.
Борис вспоминает: «Странное желание — записать голоса птиц — жило во мне постоянно. Услышишь — чирикают воробьи, и сразу мысль: а ведь есть у меня дело. Вспоминались разливы воды, сады, лесные опушки... Я не сомневался: если вернусь — смогу сделать все, что задумал, потому что в то время уже появился почти фантастический аппарат — магнитофон».
Весна 1956 года. В звенигородском лесу на просохшей после талой воды лужайке сидит человек со странным ящиком. Что-то у человека не ладится. Он снимает крышку, почти с головой залезает в ящик, проверяет электрический шнур, идущий к домику биостанции. На березе, где поет зяблик, спрятан еще какой-то прибор. Пастух, издали наблюдавший эту картину, не выдержал, подошел:
— Чего ты, парень, устроил?
— Послушай...
— Чудно. Зяблик, что ли? Зяблик... «Признаться, запись была никудышная,
сплошной гул, и чуть различалась тонкая россыпь зяблика. Но я готов был орать от радости. В Звенигороде сделал крюк, зашел к приятелю: «Вот, послушай...» На вокзале, пока ожидал электричку, похвастался какой-то девушке: «Когда-нибудь зяблика слышали?» В Москве поехал к профессору, к ребятам в общежитие. С неделю ложился спать — надевал наушники...»
Во всяком новом деле от «первого зяблика» очень долог путь до победы. Три года студент, а потом аспирант Вепринцев возился с «ящиком». Обычный магнитофон оказался малопригодным для записи. Надо было переделывать, точнее, заново конструировать магнитофон. Пригодилась давняя страсть к электронике. Взялись помогать и друзья — инженеры по звукозаписи. К «ящику» предъявили жесткие требования: чувствительность к малейшим звукам, не рождать шумов, быть легким, со всеми принадлежностями умещаться в рюкзаке, не бояться толчков и сырости, быть абсолютно надежным.
Две зимы Борис переводил статьи для журналов. Перевел с английского и немецкого две серьезные книги. Все, что зарабатывал, поглощал «ящик». И он, этот «ящик», получился на славу. В одну из проб Борис услышал жужжание. Новый дефект? Оказалось, в теплом углу мастерской ожившая муха попала пауку в сети, и «ящик» записал мушиные вопли. «Ящик» безукоризненно передавал все, что слышал. Как-то утром Борис высунул микрофон в форточку и записал мартовский гвалт синиц. На другой день пришла мысль проиграть синицам их же вчерашнее теньканье. Вышла поразительная картина: со всех сторон слетались синицы, кричали, садились на репродуктор. Выключил — смолкли и разлетелись. Скворец, которого Борис подержал за крыло перед микрофоном, «наговорил» таких ужасов, что стоило включить репродуктор возле скворечен — птицы в панике вылетали из гнезд. Подтверждалось давнее предположение: у птиц, кроме песен, есть свой язык. Но в ту весну охотника за голосами интересовали птичьи песни, звуки весны, от которых у человека радостно стучит сердце.
Майская ночь на Оке. Мокрая трава. В темноте в траве кричат коростели. Весенний туман над лугом, костер зябнет возле воды. Далеко в темноте петух прокричал. С елки в лужу падают капли: кап-кап... Неслышно крутятся катушки магнитофона. Мокрый от росы человек лежит в траве с наушниками. Ночь со множеством звуков застывает на тонкой узенькой пленке. А утром еще больше звуков! Даже безголосые песней встречают солнце. Дятел выбрал сучок посуше, и частая барабанная дробь покатилась по лесу: дррррр... Маленькая птица бекас поднимается высоко кверху и падает. Крылья от крутого падения блеют барашком. Дрозды, кукушка... У человека от бессонной ночи слипаются веки. Пригретый солнцем, не снимая наушников, он засыпает...
Началась большая охота за голосами. Оказалось, дело это нелегкое и непростое. Самые лучшие песни у птиц — на восходе солнца. Надо загодя являться на место, надо хорошо знать, где держится птица. Борис ночевал на затопленных островах, случалось, в азарте по трое суток не спал. С «ящиком» он исходил все Подмосковье, по многу часов ожидал певцов в болотной воде, лазил на деревья, в шалашах караулил тетеревов. С первых же дней обнаружилось множество всяких помех: то гармонист в соседней деревне не спит, то пароход на реке стучит и загудел в самый неподходящий момент, то ветер или в деревне петух разорался, то сам певец никак не хочет подпустить близко. Нежданно много хлопот доставили соловьи. Куда ни пойди, соловей глушит все звуки. По многу раз из-за помех пришлось переписывать заново — опять куда-то ехать, стоять в воде, искать, подкрадываться, в лесу при свете карманного фонаря чинить технику.
Но вот наступил праздник.
На съезде орнитологов было объявлено: «А сейчас послушайте голоса птиц...» В большом зале затоковал глухарь, закуковала кукушка, потом дикие гуси, дрозды... И гром аплодисментов. Ученые восторженно встретили работу аспиранта Вепринцева.
Бориса пригласили на студию звукозаписи: «Будем делать пластинку».
В апреле 1960 вышла пластинка.
В московском магазине на улице Горького она стояла рядом с записями симфоний...
Это был радостный день. Борис разослал пластинку друзьям. Не был забыт и странный адрес старика в Англии: «Птичий домик. Людвигу Коху». «Я, помню, написал адрес и улыбнулся: на деревню дедушке... Жив ли старик? Все было почти как в сказке...»
Через три недели из Англии пришло письмо. Вверху листа был рисунок: пластинка, и на ней птица. Тут
