горного хрусталя. На лампу, которая гаснет и зажигается в полуметре от твоей ладони, невозможно глядеть.
С башни на горизонте видно россыпь огней — идут корабли. Ни один из них не приблизится к маяку. Огромная лампа сигналит: тут мели, тут мели... Маяк обречен на постоянное одиночество. Только рыбак, если заблудится, может прийти на огонь, да еще птицы осенней ночью тянутся к свету и бьются о башню. Иногда приплывают полежать на теплых камнях тюлени.
— Вот там при тихой воде видно: лежит на дне затонувший неизвестно когда деревянный парусник...
Смотритель маяка Алексей Сопронюк ведет нас по острову.
— Это жилье. Это радиорубка. Тут — дизельные моторы. Светом на маяке управляет электронная установка. А при тумане бьем в этот колокол. Как живем?.. Несем службу, ловим угрей, занимаемся фотографией, читаем, зимой обкалываем лед, в конце недели ждем смену...
Дежурят на маяке трое. Каждые семь дней с берега приплывает новая тройка.
— Осенью шестьдесят третьего смену ждали четыре недели. Тридцать два дня штормило.
Остров сделался как сосулька. И мы на нем пленники. Съели все, что годилось в пищу. Уже готовы были сварить сапоги, когда наконец вертолет смог появиться над островом...
В полночь я попрощался с ребятами на маяке. А через день мы низко пролетали над Колкой. Попытались посадить вертолет, но на острове не нашлось даже пятачка свободного места. Мы покружились над маяком. Кинули ребятам записку и видели, как они взяли привязанный к гайке кусок картона. А когда мы поднялись выше, чтобы лететь на базу, на маяке вспыхнул огонь. Это был знак привела. Над морем бежали серые облака. И огонь на темной, подернутой рябью воде далеко было видно.
А недавно я получил письмо. «Видел ваши снимки по телевидению. Маяк Колка! В конце войны я был высажен с боевого корабля на остров с задачей: зажечь маяк и обеспечить прохождение кораблей. На маяке находился один в течение месяца. Задачу выполнил. Петр Сухопаров».
Вот такой он, самый маленький из всех обитаемых островов.
ДВАДЦАТЬ МИНУТ ПОЛЕТА
— Хочешь, догоним коршуна?
Я понимаю это как шутку. Но вертолет делает маленький поворот, и вот уже нам с коршуном по пути. И он и мы летим низко над лесом. Я могу сосчитать перья на распластанных крыльях. Перья чуть подрагивают от ветра, идущего от винта. Коршун беспокойно оглядывается, и я вижу черную блестящую точку глаза. Чуть-чуть пониже — я мог бы дотянуться сейчас до птицы. Пилот искусно сохраняет нужное расстояние, и мы скользим над бегущими назад пиками елок и пышными головами берез. Коршуну надоедает соседство — кувырок, и он исчезает.
Раннее утро. Люди на одиноких лесных хуторах еще не проснулись. Звери в такое время не избегают открытых мест, и мы можем видеть многие тайны. Вот у старого, брошенного сарая играют четыре косули. Мы делаем полукруг, чтобы лучше зайти для съемки, но видим только четыре мелькнувших зада... Одинокий лось в мелком ельнике... Лисица на песчаном берегу маленького болотца, закусывает чем-то. Подняла морду, гавкнула и быстро юркнула в камыши. Видно строчку лисьих следов на мокром песке и остатки еды...
В вертолете мы сняли дверь, хорошо привязались и можем безбоязненно нагибаться за борт. Лесная жизнь — в сорока метрах под нами, Видны все тропки и просеки, видны наполненные водою следы лосей, кажется, приглядись — увидишь даже грибы. Белыми фонарями светятся яблоки в темной листве сада на хуторе... Белые куры кидаются в панике под кусты. Вертолет, наверное, кажется курам огромным голодным коршуном....
Озеро Энгури... В ста километрах от Риги вдоль моря в лесах тянется полоса пресной мелкой воды. Вода сверху однообразна, только на отмелях испуганные крупные рыбы оставляют «усы» на воде. Но вот на озере появляется что-то занятное. Странная геометрия... Заросли куги и осоки. Но как все это растет! Кажется, чья-то большая рука опустила над озером циркуль, провела правильные разных размеров круги и посеяла в них кугу и осоку. Я был на озере, плавал между зелеными островами, но там, на воде, не видишь загадочной геометрии. Теперь же мы видим множество темных «тарелок», уплывающих к горизонту. Как объяснить строгую геометрию?..
Великое множество птиц: утки разных пород, лебеди, чайки и кулики. Утки россыпью мака сидят на воде. Наверное, им тоже мерещится коршун — мы видим, как армада птиц срывается и не летит, а, кажется, бежит по воде в заросли. На ряске остаются полоски следов утиного бегства.
Лебеди, может быть, потому, что имеют меньше врагов, совсем равнодушны к нашему появлению. Два лебедя обучают птенцов добывать корм со дна. Снижаемся, снимаем — никакого волнения, продолжают кормиться. И только одинокий холостяк лебедь не выдержал. Хорошо видно, как птица помогает крыльям сильными лапами — толчки об воду: бух-бух-бух, как будто камни кидают позади птицы...
Ага, вот и «Ковчег». Из-за лесного клина выплыл дощатый дом с забавным хвостом из лодок. Мы бы гадали: что это? Но три года назад я жил в этом доме несколько дней и теперь машу ему, как старому другу. На «Ковчеге» только-только проснулись. Кто-то вертит над головой полотенце, кто-то забрался на крышу и сонно, неподвижно наблюдает за вертолетом.
...У науки много постов на земле. Есть дорогие обсерватории, громоздкие синхрофазотроны, атомные котлы, океанские корабли. И есть вот такой домик с дюжиной лодок, с керосиновой печкой, где варят на обед кашу и греют воду для инкубатора. Весною лодки доставляют на борт утиные яйца. В трюме «Ковчега» инкубатор выводит на свет диких утят. Каждому на лапку надевают кольцо и отвозят в гнездо к маме, которая в это время сидит на фальшивых яйцах, подложенных орнитологами... Есть давняя загадка, волнующая людей: как птицы, пролетая тысячи километров, находят дорогу? По какому компасу находят те же утки, возвращаясь из жарких стран, например, это озеро Энгури? Люди ищут ключи к загадке. Каждое лето ходит по птичьему озеру эта посудина с хвостом из лодок. Маленький пост науки...
Делаем последний круг над «Ковчегом» и летим по своим делам. Плывет внизу странная геометрия зарослей с пугливыми утками и белыми семьями лебедей...
ОБЪЯТИЯ ДУНАЯ
В вагоне не оказалось воды. Хотелось пить, и, как это бывает, разговор зашел о воде.
— В Кишиневе в сорок четвертом — ни капли! Город из рук в руки переходил. Водопровод разбит. Ни капли воды! Вспомнили о родничке в старом саду, называется Боюканы. С бидонами, с ведрами, с кружками и стаканами стояли в очереди. Ну, конечно, сейчас же и спекулянт появился. Стоит спекулянт на базаре, стеклянной банкой продает воду: «Пять рублей!..» Белым вином умывались, выходило дешевле... Точно. Я сам умывался.
— А у нас от воды деться некуда. Вся жизнь на воде... Про нас и в журнале писали. Так и сказано: «Вся жизнь на воде». Да-а... Это в аккурат там, где Дунай подходит к Черному морю.
В блокноте я тогда записал: «Вилково. Вместо асфальта — вода. Рыбаки. Староверы. Дунайская сельдь». Теперь выпадал случай по глядеть на «вторую Венецию».
Дорога из Кишинева оказалась несложной. В Измаиле (том самом, где Суворов прославился) надо сесть на маленький пароходик и плыть по Дунаю к Черному морю. Если дорого время, надо сесть на «Ракету». Этот сверкающий белый снаряд дрожит от нетерпения, как норовистая лошадь. И когда капитан в своей обтекаемой рубке отпустит наконец «удила», «Ракета» срывается с места, мчится, как и подобает ракете, только не дым из хвоста, а водяная белая пыль. И все, кто первый раз оседлал эту лошадь, переглядываются, улыбаются: вот это да! Наверх подняться? Что вы! Как листок сдует.
На Дунае новичок сразу Штрауса вспоминает и удивляется: почему же не голубой? Но такое уж свойство воды: небо огнем полыхает — и вода полыхает, небо свинцовое — и вода серая, как тоска. В
