принято во всем видеть какую-то тайную подоплеку, даже в простейших действиях и проявлениях чувств… В общем, мне просто хотелось сделать вам подарок. Роскошный подарок. Произвести на вас впечатление. Потому что я планировал поухаживать за вами. И… И склонить вас к интимным отношениям. Возможно, я бы даже женился на вас. Я думал об этом. Я ведь не знал, что у вас все так далеко зашло с Константином… Не знаю его отчества. Если бы вы были обыкновенной женщиной, я бы подарил вам машину. Шубу. Кольцо с бриллиантом. С огромным бриллиантом. Но, как я уже говорил, я не дурачок и не быдло. Я разбираюсь в людях. Я понимал, что вы отвергнете подобные дары и даже почувствуете себя оскорбленной. Чтобы произвести впечатление на вас, я должен был достать что-то, что вам действительно нужно… Что-то, от чего вы ни при каких обстоятельствах не откажетесь. Я… Господи, возможно, вот сейчас вы меня и возненавидите, вы же закрытый человек и не терпите вмешательства в свою личную жизнь… Но когда я осознал, что вы мне нравитесь, что вы мне очень нравитесь, когда я заинтересовался вами — я задействовал своих людей, чтобы они узнали о вас все. И они узнали. Они говорили с вашими родственниками. У меня есть хорошие психологи, которые умеют разговорить человека на нужную тему, да так, что тот все выложит, а потом об этом разговоре и не вспомнит. Мои люди даже обыскивали вашу квартиру, я и в этом готов признаться, хотя очень боюсь вашего презрения…
— Так это были ваши люди. А я думала — те, другие…
— Возможно, и те, другие, тоже у вас побывали. Я не знаю. Но мои — точно были. И я выяснил, что единственное, что по-настоящему вас интересует, — это ваш Дедушка и все, что связано с его жизнью, с памятью о нем. И тогда я придумал… В Латвии есть материалы на всех антифашистов, действовавших на их территории во время войны, ведь это — единственная страна, где антифашистов преследуют как преступников. И я подумал: возможно, там для меня добудут что-нибудь интересное… Я оказался прав. Но преподнести вам этот подарок пришлось при совсем других обстоятельствах, нежели я мог ранее предполагать…
Он запнулся и замолчал. Он сидел и просто смотрел на меня, сжимая мои руки в своих горячих, сухих ладонях.
Вообще-то мне не нравятся мужчины с темными глазами. У мужчины глаза должны быть светлые, очень светлые, как у моего Дедушки. Но черные глаза Алексея Ивановича мне всегда нравились. В их взгляде было достаточно жесткости и того холодного, фанатичного огня, который, по моему мнению, делает мужчину по-настоящему обаятельным. Мне нравится, когда от одного взгляда по коже бегут мурашки… Мне нравится ощущать силу. Бояться — и, вместе с тем, чувствовать себя в безопасности. Как это было, когда я находилась рядом с Дедушкой.
— Вы сделали мне самый лучший подарок, какой я когда-либо в жизни получала. Спасибо вам еще раз, — тихо сказала я.
— А вы подарили мне жизнь. Никто и предположить не мог вмешательства человека со стороны. Вы — вмешались. И изменили — все. Спасибо вам. — Он прижался губами к моей руке.
— Но вы тоже… Вы тоже спасли мне жизнь… Вы за мной ухаживали, когда я болела, — лепетала я, но он меня, кажется, не слушал, да и сама я, признаться, не слышала собственных слов, потому что всем существом своим сосредоточилась на том маленьком участке кожи на руке, к которому прижимались его губы.
Это был пылкий поцелуй, и я не знала, как среагировать, а потом он повернул мою руку ладонью вверх и принялся целовать в ладонь. Да, уж это-то явно не было проявлением галантности… Но я не остановила его. Не знаю почему. Наверное, проявилась какая-то низменная часть моей натуры. Он целовал мою руку, а я просто сидела и смотрела на его склоненную голову. Когда он чуть-чуть прикусил зубами тонкую кожу у меня на запястье, я вдруг почувствовала, как от затылка по позвоночнику заструилось пламя. Странное чувство. Завораживающее. Прежде мне не приходилось испытывать ничего подобного. Я закрыла глаза…
Он завернул рукав моей ковбойки и скользнул губами по рубцу, оставшемуся от моего «боевого ранения». А затем прижался губами к моим губам. И я вспомнила тот поцелуй, который ощутила на грани сна и яви, когда я болела и он ухаживал за мной.
Потом он целовал меня в шею. Он впивался в кожу так пылко, что мне было почти что больно — и, вместе с тем, очень, очень приятно. Я чувствовала себя воском в его руках — и наслаждалась этим ощущением. Никакой гадливости, никакого смущения, как это было с Костей… Ничего подобного. Я наслаждалась каждым мигом. Каждым его прикосновением.
— Пойдем… Пойдем, — прошептал он мне в затылок и увлек меня по коридору в спальню.
Я сама разделась. Причем очень быстро. И изменила Косте — с наслаждением! Измена завершилась таким экстазом, какого я и вообразить себе не могла, — не знала, что так бывает, думала, что это все придумали порнографические писатели… Я так вцеплялась ему в плечи, что, наверное, разбередила еще свежую рану. Наверняка ему было больно… Но потом я осмотрела повязку — крови не было, значит, рана не открылась.
— Останься со мной, — сказал мне Алексей.
И я нашла в себе силы ответить ему:
— Нет.
— Ты не любишь Шереметьева…
— Не люблю. Но мне с ним хорошо. И меня любит его мама. И мы взяли Вику.
— У меня нет мамы… Но я готов забрать к себе Вику. И еще дюжину таких девчонок тебе привести, если ты захочешь. Останься со мной! Я женюсь на тебе.
— Нет. Я не могу.
— Почему?! — Он приподнялся на локте и гневно сверкнул глазами. — Говоришь, тебе с ним хорошо? А со мной зато — отлично! Он же слабак… А тебе нужен сильный! Он дурак, актеришка, он живет творчеством, ролями, это — не жизнь, и вообще — он же не понимает, что ты за женщина и что тебе нужно… Он еще молод для такой женщины, как ты. А я — старый и мудрый. Я способен тебя оценить.
— Он не так молод, как ты думаешь. Просто выглядит так. И он… Ты прав, он действительно слабый. Но дело не в нем. Он — просто спасательный круг… От одиночества, — честно сказала я.
— Тогда — почему? Давай я буду твоим спасательным кругом!
Я попыталась встать, но он рывком опрокинул меня на кровать. И я еще раз изменила Косте. И все время, пока наши с Алексеем тела были слиты воедино, мне казалось — он пьет мою душу, он вытягивает ее из моего тела, он опутывает ее невидимыми нитями — так, что я перестаю чувствовать и сознавать что-либо, кроме блаженного слияния наших тел! Кажется, все это закончилось кратковременным обмороком, очнувшись от которого, я все-таки встала и принялась одеваться.
— Софья, почему?! Ты можешь объяснить, почему ты не хочешь со мной остаться?
Я присела на край постели, держа в руках ковбойку.
Я могла бы объяснить… Но очень не хотелось его обижать. Он бы все равно не понял!
Я сама не понимала, почему это для меня так важно, но… Я не смогла бы с этим жить. Я не могла бы забыть об этом ни на секунду. Я была бы несчастна всю жизнь.
Если я сейчас уйду — я тоже буду несчастна всю жизнь. Но — по-другому несчастна. Легче жить в разлуке с мужчиной, которого я могла бы полюбить, чем с сознанием того, что…
— Твой дед стал бы тебя презирать, да? Из-за того, что ты сошлась с бандитом? — с ненавистью спросил Алексей.
Я очень удивилась. Неужели он читает мои мысли? Или просто — так хорошо понимает меня? Возможно, мы просто созданы друг для друга… Но даже если так — я все равно не смогу жить с ним, зная, что Дедушка никогда не одобрил бы моего выбора.
— Да. Я думала, что ты не поймешь… Хорошо, что ты понимаешь. Не обижайся. Но для Дедушки ты — нечестный человек. Непорядочный. Ты живешь неправедным трудом.
— И Дедушка с удовольствием поставил бы меня к стенке, — мрачно завершил Алексей. — За тунеядство.
— Нет. За преступление против государства.
— Ты не забыла, что он умер?
— Нет. Если бы он был жив… Возможно, у меня оставалась бы надежда. Я попыталась бы с ним поговорить, объяснить, как сильно изменился мир и вообще все… Но он умер. И я знаю, что он презирал бы
