были и мужчины. Все фото были
сделаны так, что лица и гениталии либо не попадали в кадр, либо оставались в тени. И почему Рейчел называла снимки грязными»? Чувственные — да. Композиционно построен¬ные намного сложнее, чем заурядная порнография. Потом она сообразила: усложненность композиций и некоторая недосказанность возбуждали сильнее, чем натуралистические сцены совокуплений.
Одним из снимков запечатлел пару, сидящую поперек скамейки. Они прижимались друг к другу. Руки мужчины скрывались, в светлых волосах женщины. Джулия покраснела, думая о моменте, когда был сделан это снимок: до, во время или после их соития.
Рядом с этим висела фотография женской спины и двух мужских рук, одна из которых лежала на середине спины, а вторая покоилась на ягодицах. По правому бедру женщины тянулась арабская вязь. Опять татуировка, только надпись
прочитать невозможно.
Снимки на противоположной стене были крупнее. Слева женщина, лежащая на животе. Над нею темным ангелом нависла мужская фигура. Мужчина целовал ее в лопатку. Его левая рука застыла у нее на пояснице. Джулии вспомнилась скульптура Родена «Поцелуй ангела». Может, снимок был навеян этой скульптурой?
Соседний снимок ударил по ней изощренным и каким-то агрессивным эротизмом. Снова женщина, лежащая на животе и сфотографированная сбоку. Ни лица, ни ног женщины не было видно; только средняя часть туловища. Над нею на¬висла такая же часть мужского туловища. Рука мужчины упиралась женщине в бедро, а его бедра были плотно прижаты к ее ягодицам. Мужской зад, снятый в профиль, отличался несомненной привлекательностью, а пальцы, сжимавшие бе¬дро партнерши, были длинными и изящными. Джулия мгно¬венно отвернулась, словно все это происходило не когда-то, и
сейчас, у нее на глазах.
«Зачем ему понадобилось увешивать стены спальни этими
странными фотографиями?» Ей вдруг подумалось, что про¬фессор Эмерсон попал не в свою эпоху. Ему нужно было жить
несколько веков назад или, по крайней мере, во времена расцвета цвета черно-белой фотографии.
И снимки, и все убранство спальни служили одной и только одной цели — удовлетворению плотской страсти. Спальня была,котлом, в котором временами бурлила безудержная похоть. В прошлый раз квартира показалась Джулии холодной и сугубо мужской. Холодность наступала потом, когда в профессоре Эмерсоне утихала бурлящая страсть. Ему даже нужна была эта холодность: светло-серые стены, льдисто голубые шторы и шелковое покрывало такого же цвета. Он нырял в эту прохладу, как ныряют в холодный бассейн после жаркой сауны. И все это великолепно сочеталось с его игрой в Средневековье. Вся мебель в спальне была черного цвета Черной была и громадная, громоздкая кровать с передней и задней спинками, покрытыми затейливой резьбой.
«Странно, что он не оформил себе спальню в традициях Древнего Рима. Это больше бы соответствовало тому, что он здесь устраивает».
Взгляд Джулии упал на дальнюю стену, и она тут же забыла о шокирующих фотографиях… Там висела репродукция с картины Генри Холидея, выполненная на холсте. Данте и | Беатриче. Совсем как у нее, только эта была полномасштабной и сделанной на холсте.
Джулия смотрела то на Габриеля, то на репродукцию. Она была прекрасно видна с кровати. Лицо Беатриче — послед нее, что он видел, когда ложился спать, и первое, что встречало его утром, когда он открывал глаза.
«Свою репродукцию я купила из-за него. А он?»
Наивно было бы думать, что из-за нее. Известное полотно известного художника. Почему бы специалисту по Данте не иметь добротную репродукцию? Но репродукция висела не в гостиной и не в кабинете, а здесь. Это значит, кто бы ни появлялся в его спальне, какая бы случайная женщина ни согревала его постель, Беатриче всегда была рядом.
Только он не помнил, кого однажды назвал Беатриче.
Джулия тряхнула головой, отгоняя невеселые мысли, и уговорила Габриеля лечь. Она заботливо укрыла его одеялом,
подоткнув как ребенку. Прежде чем отправиться в гостевую спальню, она присела на краешек кровати.
Я слушал музыку, — сказал Габриель, словно они недавно говорили о музыке и теперь он решил продолжить разговор.
Какую? — удивленно спросила Джулия.
-“Hurt» Джонни Кэша. Я гонял эту песню без конца.
- Зачем вы ее слушали?
-Чтобы вспомнить.
- Зачем? — снова спросила она, чуть не плача.
Эту песню исполняли и «Найн инч нейлз». Единственная песня в репертуаре Трента Резнора, от которой ее не тошнило но всегда хотелось плакать.
Габриель не ответил. Тогда она наклонилась над ним:
Габриель, дорогой, не надо слушать такую музыку. Она вас гробит. Не надо ни Lacrimosa, ни «Найн инч нейлз». Выбирайтесь из темноты к свету.
Только где он, свет? — спросил Габриель.
- Зачем вы так много пьете?
Чтобы забыть, — пробормотал он, закрывая глаза и утыкаясь головой в подушку.
Джулия продолжала сидеть на краешке кровати. Она пред-
ставляла, каким Габриель был в свои пятнадцать или шестнадцать лет. Огромные синие глаза, губы, так и зовущие целоваться, каштановые волосы. Девчонки в школе, наверное, вешались ему на шею. А в нем тогда еще не было никаких, пороков. Злости и печали тоже не было. Трудно представить Габриеля стеснительным, но Грейс не стала бы врать.
А ведь его жизнь могла бы сложиться намного счастливее, будь они с Джулией ровесниками. Тогда бы они целовались у нее на заднем крыльце, ходили бы гулять. И ночь в старом яблоневом саду была бы совсем иной. Джулия стала бы его первой женщиной, а он — ее первым мужчиной. Ну почему пни не родилась на десять лет раньше?
Что он хотел забыть? Потерю Грейс? Или еще какую-то потерю, произошедшую намного раньше?
Она встала, чтобы не мешать ему спать. Габриель осто¬рожно взял ее за руку. Его рука была теплой.
— Не бросайте меня. — Его глаза приоткрылись и с моль бой посмотрели на нее. — Прошу вас, Джулианна.
Он знал, кто она, и все равно хотел, чтобы она осталась. Он не мог без нее.
Джулия снова села на кровать.
— Я никуда не уйду. Но вам обязательно нужно заснуть, Спите. Вокруг вас много света. Очень много света.
Габриель улыбнулся, вздохнул и отпустил ее руку. Джулия осторожно провела пальцем по его бровям. Габриель не шевельнулся и не открыл глаза. Тогда она стала нежно гладить ему брови. Когда-то очень давно, когда Джулия была совсем маленькой и не могла уснуть, мать вот так же гладила ей бро ви. Это было очень давно, а потом мать променяла свою дочь на попытку сделать карьеру и, наконец, на бутылку.
Габриель продолжал улыбаться. Осмелев, Джулия подня¬ла руку выше, пытаясь пальцами расчесать его спутанные во лосы. Ей вспомнился день, проведенный в старом крестьянском доме. Это было в Тоскане. Местный парень повел се гулять по полям. Там росли высокие травы. Джулия шла, ка саясь пальцами их пушистых метелок. Волосы Габриеля были совсем легкими и такими же мягкими, как певучие
