Некоторые профашистские высказывания Сталина изумляли даже ближайших приспешников Гитлера. Так, А. Розенберг записал в своём дневнике свидетельство Риббентропа о том, что во время приёма последнего в 1939 году «Сталин провозгласил здравицу не только в честь фюрера, но также и в честь Гиммлера как гаранта порядка в Германии». «Гиммлер истребил коммунистов, то есть тех, кто верил Сталину,— комментировал этот факт Розенберг,— а тот без всякой на то необходимости провозглашает здравицу в честь истребителя своих приверженцев. „Великий человек“,— говорят Риббентроп и вся эта клика» [399].
В Сталине Гитлер видел не идейного, а геополитического противника, которого он надеялся переиграть в дипломатических маневрах, а затем сокрушить в войне. Даже в последние годы войны, когда стала очевидной беспочвенность этих надежд, Гитлер и его окружение не скрывали перед своими приближёнными своего восхищения Сталиным. Сообщая Шелленбергу о предложенном Риббентропом плане организации покушения на Сталина, Гиммлер добавил, что ему «очень нелегко отдавать такой приказ, поскольку он, как и Гитлер, верит в историческое провидение и считает Сталина великим вождём своего народа, призванным выполнять свою миссию». Риббентроп, в свою очередь, заявил, что «Сталин намного превосходит Рузвельта и Черчилля по своим военным и государственным способностям; он единственный, кто действительно заслуживает уважения» [400].
Весной 1945 года, когда Германия находилась уже в агонии, Гитлер, возлагавший свои последние надежды на развал антифашистской коалиции, полагал, что инициатором этого будет скорее всего не Черчилль или Рузвельт, а Сталин, с которым «мы могли бы скорее чего-нибудь добиться». В дневниках Геббельса, относящихся к этому времени, неоднократно приводятся высказывания Гитлера о том, что «если какая-то держава в лагере противника и захочет первой вступить в переговоры с нами, то при любых обстоятельствах это будет Советский Союз». Это соображение Гитлер мотивировал тем, что Рузвельту и Черчиллю очень трудно — если вообще не невозможно — повернуть курс своей военной политики, поскольку они вынуждены считаться с общественным мнением своих стран; Сталин же «избавлен от этой заботы» и поэтому «в состоянии в течение одной ночи изменить свою военную политику на 180 градусов» [401]. Хотя эти надежды в условиях безвыходного положения Германии были нереальны, соображения Гитлера о полной независимости Сталина от общественного мнения были, конечно, вполне резонными.
Перед второй мировой войной Гитлер видел своего главного политического врага не в Сталине, а в Троцком как потенциальном лидере сил, способных в ходе войны подняться на международную социалистическую революцию. За день до нападения Германии на Польшу во французской печати появилось сообщение о беседе между Гитлером и французским дипломатом Кулондром сразу же после заключения советско-германского пакта. На слова Кулондра: «Действительным победителем (в случае войны) будет Троцкий. Подумали ли вы об этом?» —Гитлер ответил как о само собой разумеющемся: «Я знаю,» — и тут же перешёл к упрёкам в адрес Франции и Англии, якобы провоцирующих его на войну тем, что «дали Польше полную свободу действий» [402].
О Троцком Гитлер и его приспешники отзывались с неизменной ненавистью, перемешивая обвинения в «губительном воздействии на другие народы» с неистовыми антисемитскими выпадами. Говоря о «деструктивном характере» евреев, Гитлер добавлял, что «из всех евреев наиболее достойны уважения Павел (христианский апостол.—
Получив известие о гибели Троцкого, Геббельс тут же записал в своём дневнике: «Этого дьявола не жалко… одной преступной еврейской свиньей стало меньше. Он заслужил куда худшей смерти» [404].
Если очистить эти и другие подобные высказывания от мракобесной юдофобской шелухи, можно прийти к выводу, что нацистские «вожди» вплоть до смерти Троцкого видели в нём потенциального вождя интернационального движения, которое способно смести с исторической арены тоталитарные режимы. Троцкий, лишённый всяких материальных ресурсов и находившийся в далёкой Мексике, представлялся им более опасным врагом, чем Сталин, в руках которого была сосредоточена военная и материальная мощь огромной страны.
XXVIII
Разрыв Сталина с идеей мировой революции
Позитивные оценки Сталина крупнейшими лидерами буржуазного мира 30-х — 40-х годов (начиная Гитлером и кончая Черчиллем) объяснялись в первую очередь тем, что последние видели в Сталине носителя национально-государственных задач, порвавшего с интернационалистской доктриной марксизма. Такой взгляд усиленно внушался политикам и общественному мнению Запада советской пропагандой, причем роль первой скрипки в этой идеологической кампании играл сам Сталин.
Разумеется, линия на окончательный разрыв со стратегией мировой революции развёртывалась Сталиным постепенно и осторожно. Её открытое провозглашение могло бы вызвать замешательство в зарубежных компартиях и оттолкнуть от них множество коммунистов. Поэтому в 1932 году Сталин опубликовал статью, специально посвящённую опровержению суждений о том, что он отказался от доктрины мировой революции. Эта статья была написана в связи с выходом в США книги американского технического специалиста Т. Кэмпбелла, работавшего в 20-х годах в Советском Союзе. В этой книге, озаглавленной «Россия — рынок или угроза», Кэмпбелл проводил идею о том, что Советский Союз больше не представляет угрозы для мирового капитализма, а является выгодным рынком для сбыта капиталистическими фирмами своих товаров. В подтверждение этого он ссылался на свою беседу со Сталиным, состоявшуюся в январе 1929 года. В этой беседе, как рассказывал Кэмпбелл, Сталин утверждал, что «при Троцком действительно пытались распространить коммунизм во всём мире, что это было первой причиной разрыва между Троцким и им (Сталиным.—
В декабре 1932 года Троцкий откликнулся на сообщение Кэмпбелла статьёй, в которой подчёркивал, что эти слова Сталина, подтверждаемые его политикой на дипломатической арене и в Коминтерне, доказывают, что «сталинская фракция будет поворачиваться спиною к международной революции» [406].
Как бы стремясь предвосхитить своим опровержением эти разоблачения Троцкого, Сталин опубликовал в ноябрьском номере журнала «Большевик» статью «Господин Кэмпбелл привирает». Процитировав приведённое выше сообщение Кэмпбелла, он заявил, что оно представляет «бессмысленную нелепицу, переворачивающую факты вверх дном… На самом деле беседа с Кэмпбеллом не имела никакого отношения к вопросу о Троцком и имя Троцкого не упоминалось вовсе во время беседы» [407].
Между тем в 1936 году, когда Сталин почувствовал себя значительно увереннее как внутри страны, так и на международной арене, он фактически повторил версию Кэмпбелла в интервью американскому журналисту Рою Говарду. Отвечая на вопрос последнего: оставил ли Советский Союз «свои планы и намерения произвести мировую революцию?», Сталин заявил, что «таких планов и намерений у нас никогда не было» и приписывание их большевикам является «плодом недоразумения». На это заявление Говард отреагировал вопросом: «Трагическим недоразумением?» Сталин ответил: «Нет, комическим. Или, пожалуй, трагикомическим» [408], [409].
Смысл разрыва Сталина с большевистской традицией в коренном вопросе политической стратегии лучше всего уловили наиболее реакционные силы в лагере империализма и русской эмиграции. В 1935 году газета «Бодрость» — орган одной из групп русских монархо-фашистов, с удовлетворением отмечала, что «Сталин, стремясь удержать в своих руках власть, стал открытым и вполне явным предателем и вредителем
