запрещалось снимать с работы исключённых из партии. Между тем во многих организациях ещё до разбора апелляций продолжали лишать работы и жилья не только самих исключённых, но и «связанных с ними» лиц — знакомых, родственников и т. д.
Постановление называло две группы участников клеветнических кампаний. К первой были отнесены «отдельные коммунисты-карьеристы, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путём применения огульных репрессий против членов партии». К этой, реально существующей категории клеветников была прибавлена другая, фантомная категория «искусно замаскированных врагов», пытающихся «перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах и отвлечь внимание партийной организации от разоблачения действительных врагов народа». Эти «вредители-двурушники», которые «в провокационных целях… добиваются исключения из рядов ВКП(б) честных и порядочных коммунистов, отводя тем самым от себя удар и сохраняя себя в рядах партии», плодили, согласно постановлению, ещё одну категорию врагов — людей, недовольных и озлобленных огульными репрессиями, которых «троцкистские двурушники… ловко подцепляют и умело толкают за собой в болото троцкистского вредительства». Постановление фактически нацеливало не на ослабление, а на усиление внутрипартийного террора, требуя «разоблачить и истребить до конца» «
Как и в предшествующих массовых кампаниях по исправлению «перегибов», виновными в бесчинствах были объявлены местные аппаратчики, которые «подходят… преступно-легкомысленно к исключению коммунистов из партии» «вопреки неоднократным указаниям и предупреждениям ЦК ВКП(б)». Рядовым коммунистам, испытывавшим на себе «бездушно-бюрократическое отношение», противопоставлялись «некоторые руководители», которые «считают пустяковым делом исключение из партии тысяч и десятков тысяч людей» [43].
III
Январский пленум ЦК: дело Постышева
Главным козлом отпущения на пленуме явился Постышев, которого Сталин перед этим уже провёл через несколько ступеней падения и унижения. В начале 1937 года Постышев был снят с поста первого секретаря Киевского обкома и горкома, а затем — и с поста секретаря ЦК КП(б) Украины. 30 марта того же года он был избран первым секретарём Куйбышевского горкома, в июне — первым секретарём Куйбышевского обкома.
После перевода в Куйбышев дальнейшую судьбу Постышева нетрудно было предугадать. В июне 1937 года Троцкий писал: «Постышев поднялся до секретаря ЦК благодаря своему ревностному участию в борьбе с троцкизмом. На Украине Постышев производил в 1933 г. чистку партийного и государственного аппарата от „националистов“ и довёл до самоубийства украинского народного комиссара Скрыпника травлей за „покровительство националистам“. Четыре года спустя оказалось, что Постышев, оставленный после своих подвигов диктатором на Украине, сам провинился в покровительстве националистам: в качестве опального сановника, его перевели недавно в Волжскую область. Надо полагать, ненадолго. Не только раны, но и царапины не зарубцовываются более. Прибегнет ли Постышев к самоубийству или будет каяться в несовершённых преступлениях, спасения ему во всяком случае нет» [44].
На новой должности Постышев стремился реабилитировать себя умножением «бдительности». Толчком к свирепым расправам над партийным аппаратом области послужил приезд в августе 1937 года в Куйбышев секретаря ЦК Андреева, который заявил Постышеву: «Центральный Комитет считает, что борьбы у вас с врагами нет, что вам надо мобилизовать куйбышевскую парторганизацию на разоблачение врагов». После этого подхлёстывания, по словам второго секретаря Куйбышевского обкома Игнатова (новобранца 1937 года, ставшего спустя 20 лет членом хрущёвского Политбюро), «стиль [у Постышева] появился другой, он везде и всюду начал кричать, что нет порядочных людей… Стал кричать, что везде и всюду враги». Как рассказывал Игнатов, «у нас две недели все секретари городских райкомов и весь аппарат райкомов в городе Куйбышеве бегали с лупами. Постышев берёт лупу, вызывает к себе представителя райкома и начинает рассматривать тетради, все тетради у нас оборвали, на обложках находили фашистскую свастику и дошли до того, что на печеньях есть олени — фашистские значки, на конфетах карамель,— там цветок, это тоже фашистский значок» [45]. Поиски фашистской символики или силуэта Троцкого на обертках и тетрадях не были изобретением Постышева. К такого рода «расследованиям» широко прибегали и в других местах, иногда вовлекая в поиск враждебных эмблем даже школьников.
Проводимый Постышевым беспощадный террор против партийных кадров был беспрецедентным даже по меркам 1937 года. Так, через неделю после перевыборов Куйбышевского горкома из 41 члена его нового состава было арестовано 17 человек. По указанию Постышева (и в его присутствии) на одном из заседаний Куйбышевского горсовета из его состава были выведены 34 депутата. Только за последние пять месяцев 1937 года в Куйбышевской области было исключено из партии 3300 коммунистов [46].
За санкцией на арест наиболее крупных работников Постышев обращался непосредственно к Сталину. Так, 29 ноября 1937 года он направил Сталину шифровку, в которой просил санкционировать арест начальника Пензенского отдела НКВД Филиппова за «контрреволюционный разговор», заключавшийся в следующем: «Многих исключаем из партии, коммунисты сыплются как горох», «не написал бы товарищ Сталин вторую статью о головокружении от успехов». На этой шифровке была немедленно наложена резолюция: «За арест. Сталин» [47].
Новацией Постышева, которая ещё до пленума была поставлена ему в вину, явился роспуск более 30 райкомов на том основании, что большинство их руководителей оказались врагами народа. Эта акция была проведена столь поспешно, что даже реляции о ней, направленные в ЦК, не давали адекватного представления о масштабах погрома, учинённого над партийными комитетами. Как говорил Маленков, «никто в обкоме толком не знал, сколько райкомов у них распущено: сначала сказали, что 13, потом сказали, что 20, а когда им сказали, что у них распущено 30 райкомов, они удивились. А теперь оказывается, что распущено 34» [48].
9 января 1938 года Политбюро приняло постановление, в котором решение Куйбышевского обкома о массовом роспуске райкомов было расценено как «политически вредное» и «провокационное». «За огульное применение без всяких на то оснований и без ведома ЦК ВКП(б) такой исключительной в партийном руководстве меры, как роспуск партийных комитетов», Постышеву был объявлен строгий выговор, он был снят со своего поста и «направлен в распоряжение ЦК» [49] .
В этом качестве Постышев вышел на трибуну январского пленума. Его рассказ о терроре против партийных кадров выглядел столь чудовищным даже в глазах много повидавших членов ЦК, что на протяжении его речи сыпались настойчивые вопросы: неужели все партийные работники в области были врагами? В качестве критиков Постышева, с негодованием реагировавших на его объяснения, выступали даже такие матёрые палачи, как Ежов, Берия и Багиров.
О характере речи Постышева, фактически превратившейся в его допрос, даёт представление следующий фрагмент стенограммы:
