Кричал Мустафа. Голос повис в тишине.
— Ветер крепчает, — сказал Мустафа. — Отец велел возвращаться!
Звук не успел еще растаять в воздухе, как Мустафа был подле меня. Тяжело дыша, он оперся на мое плечо.
«Вот досада, — подумал я. — Только пришли, и пожалуйста — возвращаться. Все кругом спокойно. Хочу побыть еще».
Мустафа, вероятно, заметил мои колебания, ибо указал рукой на восток:
— Ветер оттуда дует. Буря приближается. Сам прислушайся!
И он приложил руку рупором к уху и замер.
Пронзительный, на высокой ноте, вой приближался. От него волосы зашевелились на затылке. Самое небо словно набухло злобой. В воздухе густел запах серы.
— Пустыня пришла в движение, — произнес Мустафа. — Надо спешить, Хасан.
— И как это я приближение бури проворонил, — пробормотал я, раздосадованный собственной беспечностью, а паче того — тем фактом, что мой восьмилетний братишка пользуется случаем и указывает мне, что делать.
— Возьми меня за руку, — велел Мустафа.
— С какой это стати? — фыркнул я. — Без тебя прекрасно дорогу найду. Пошли.
На лице Мустафы отразилось сомнение.
— Ну что еще?
— Хасан, почему ты в ту сторону повернулся?
— Потому что я оттуда шел!
— Нет, Хасан, не оттуда. Лагерь в противоположной стороне.
Ветер стал усиливаться; теперь казалось, он галопирует, вздымая белые столбы песка.
— Ну так что? — Мустафа потерял терпение. — Идем мы или нет?
— Нам сюда. Идем.
— Не сюда, а туда, — упирался Мустафа. — Ты же круг сделал.
Я энергично зашагал в ту сторону, откуда, по моему мнению, явился, но уже через несколько метров почувствовал, как песок хлещет по ногам. Склон бархана пришел в движение будто по своей воле.
— Мне не веришь — так хоть на горизонт посмотри! — воскликнул Мустафа.
Горизонта не было. Ужас охватил меня. Вместо четкой белой линии, протравленной в темноте ночи, я увидел бурую завесу, раздувающуюся как парус. Ветер жалил лицо; потекли слезы.
Мустафа подбежал ко мне, глаза его были круглы от ужаса.
— Хасан, послушай меня! — почти визжал он. — Пойдем! Я знаю дорогу!
— Поздно! — крикнул я в ответ, нащупал и стиснул его локоть. — Давай вылезать из ложбины. Надо добраться вон до того валуна. Видишь? Шагов десять направо будет.
Плотнее запахнув джеллабы, мы пошли к валуну. С пустыни будто слезала кожа, как со змеи. Песок собрался в одну огромную складку и быстро полз в нашем направлении. До валуна мы добрались, уже исколотые первыми острыми песчинками. Дышать было невозможно из-за пыли, что наполнила воздух.
— Ляг на землю за валуном! — крикнул я. — Накройся с головой! Держись!
Мы натянули джеллабы на головы. Я сбросил накидку, и мы с Мустафой оба в нее завернулись. Слышался шорох, как при некрупном граде; потом, с оглушительным шипением, на бархан обрушилась песчаная буря. О, как она бушевала! Как поспевала всюду! Взбивала воздух, хлестала землю, бичевала нас одновременно со всех сторон. Я буквально вцепился в Мустафу, обхватил его за пояс. Мы стояли на коленях, свесив головы как можно ниже и почти впечатавшись в валун. Песок проникал сквозь одежду, забивался между нашими плотно прижатыми друг к другу телами. Словно тысячи иголок сдирали кожу с моей спины. В глазах была резь, текли слезы. Задыхался и кашлял Мустафа. Уши ныли от затяжного приглушенного рева. Я тоже стал задыхаться; вдруг брат мой обмяк и осел на землю. Руки его разжались на моей талии. И в тот миг, когда я решил, что нам конец, буря улеглась. Песок больше не терзал нашу одежду. Даже мгла как будто рассеялась. Я осторожно выпростал руку. Воздух был тих, без колющего песка.
Мы выдержали ярость Сахары.
Теперь предстояло выбраться из песка, завалившего нас по пояс. Я кое-как встал на дрожащие ноги, откинул джеллабу. Пыль плотным слоем налипла на лицо. Я сплюнул песком. У ног барахтался Мустафа. Я поднял его за шиворот. Лицо его было так залеплено пылью, что казалось, Мустафа напялил белую маску. Он раскрыл рот, с потрескавшихся губ закапала кровь. От потрясения не имея сил говорить, я только погладил брата по плечу.
— Мамочка! — всхлипнул Мустафа.
А пейзаж изменился до неузнаваемости. Все барханы сместились. Буря словно занесла нас в другую часть пустыни. Мы медленно осмотрелись — лишь для того, чтобы убедиться: мы понятия не имеем, в какой стороне лагерь. Пыльное облако еще не рассеялось — даже по звездам нельзя было сориентироваться. На ум пришли многие тысячи несчастных, что погибли в Сахаре; сделалось жутко до испарины. Потом я подумал, что отец и Ахмед, возможно, мертвы; колени подкосились, я рухнул на песок и закрыл голову руками. Отчаяние сменялось неопределенностью и разрушительным ощущением беспомощности, но и отчаяние, и неопределенность, и беспомощность затмевало другое чувство — чувство вины. До сих пор я убежден, что сам вызвал песчаную бурю, беспечно и бездумно переступив грань, начертанную природой, заведя беседу с духом пустыни. Я просто не представлял, какую силу имеют мои волнистые линии на песке.
Разумеется, тогда, сразу после бури, я оставил эти мысли при себе, не стал делиться ими с братом, который, в силу нежного возраста, все равно вряд ли бы что понял.
Будто уловив мое настроение, Мустафа нарушил тишину.
— Хасан! — прошептал он.
— Что?
— По-моему, мы потерялись.
Я мысленно сказал «спасибо» за констатацию очевидного факта.
— Может, дашь мне подумать? — сердито буркнул я.
В кармане джеллабы у меня была горсть миндальных орехов; я сунул орехи Мустафе, чтоб жевал и молчал. И обратил его внимание на тот факт, что ветра больше не слышно.
— Хорошо, что буря была короткая, — заговорил я с самоуверенностью, скрывавшей мое полнейшее невежество относительно песчаных бурь. — Будь она длинная, нас бы еще больше песком засыпало. Вот и подумай, как нам повезло, и поблагодари свою счастливую звезду.
— Которую?
— Что значит «которую»?
— Которую из звезд благодарить? — печально повторил Мустафа. — Ты сказал: «Поблагодари свою звезду», — а я не знаю, которая из них моя. А если бы и знал, в такой пылище все равно ни одной не видно.
Я ободряюще обнял его за плечи.
— Значит, подождем, пока уляжется пыль. А сейчас помолчи. Мне нужно обдумать наши действия.
Внезапно Мустафу затрясло словно от озноба.
— Как тихо! — прошептал он. — Хасан, я боюсь.
— Бояться нечего. Давай-ка лучше залезем на вершину бархана. Пустыня, конечно, большая, но вдвоем мы обязательно выберемся.
— Давай, — согласился Мустафа, явно радуясь возможности хоть что-то сделать. — Я с тобой. Вместе мы не потеряемся.
Мы взобрались на гребень бархана. Тихая, величественная ночь раскинулась перед нами. В воздухе висела пыль, пахло едко и остро — такой запах у горелой штукатурки. В отдалении слышался шорох — туда сместилась, там еще бушевала буря. Но вокруг нас царила благословенная тишина. Как позднее заметил Мустафа, пустыня не издавала ни звука, но молчание было исполнено смысла.
— Мне тут не нравится, — сказал Мустафа.
