тишины. Мой страх сгустился в холодную тошноту. Я услышала, как кучер слезает с высоких козел, и его приближающиеся шаги. Дверца открылась, и свет фонаря обрисовал фигуру, заслонившую от меня все, что было снаружи. Он протянул мне мягкий темный платок.
— Bandez-vous les yeux,[9] — сказал он.
Я вспомнила, что мсье Ле Дюка допускали к хозяину только с завязанными глазами. Теперь мне предстояло то же. Дрожащими пальцами я завязала платок на глазах. Кучер вытащил меня из кареты в непроглядную ночь. В непроницаемой тьме, саваном окутывавшей меня, я слышала шепот ветра в деревьях и пронзительное цвирканье насекомых. Меня ухватили руки и потащили вперед. Шаги двух пар ног сопровождали меня, пока я спотыкалась по разбитым плитам. Мой невидимый эскорт ни разу не нарушил молчания. Я задыхалась от ужаса на грани обморока.
Рядом ли мистер Слейд? Я чуть было не окликнула его по имени. Догадывается ли преступник, что мы приготовили для него ловушку? Если так, спасет ли меня мистер Слейд? Или эта поездка завершится катастрофой? Из смутной угрозы в далеком будущем смерть превратилась в непосредственную опасность.
Мой эскорт провел меня вверх по лестнице. Скрипнула открывающаяся дверь, и меня окружила замершая тишина внутреннего помещения. Я вдыхала застоявшийся затхлый воздух. Наши шаги звонко отдавались на каменном полу. Дверь закрылась позади нас с тяжелым стуком в отголосках эха, и сердце у меня оборвалось от испуга, что я оказалась запертой там, куда мистер Слейд не мог за мной последовать. Наконец мой эскорт и я остановились. Я почувствовала вкусный запах еды и тот экзотический аромат, которым благоухали листы письма с приглашением. Сопровождающие усадили меня в кресло, и их шаги затихли, удаляясь.
— Добрый вечер, мисс Бронте, — произнес мужской голос, спокойный, низкого регистра, учтивый и чужеземный. — Можете снять повязку. — Согласные звуки сливались в странном музыкальном акценте, мне незнакомом.
Я сняла платок и увидела, что сижу у конца длинного стола, озаренного свечами. Передо мной стояла еда: суп, жареная курица, картофель, овощи, сыр и тарталетка. Фарфор с цветочным узором, столовый прибор из тяжелого серебра, вино в хрустальном бокале и салфетка. Комната оказалась большой, окна закрывали рваные занавески из красного бархата, стены увешивали выцветшие гобелены, изображавшие конных охотников, преследующих оленя в лесу. Кессон над моей головой был в гирляндах паутины. Но где находился мужчина, чей голос я только что слышала?
— Ваше присутствие для меня большая честь, — сказал он. — Тысяча благодарностей за то, что вы приняли мое приглашение. — Его голос раздавался за решетчатым экраном в дальнем конце стола. Он видел меня между переплетениями решетки, но оставался невидимым мне.
— Кто вы? — сказала я дрожащим голосом. — Для чего вы привезли меня сюда?
Он засмеялся. От этого негромкого серебристого звука у меня по коже побежали мурашки.
— Всему свое время, моя дорогая мисс Бронте. Сначала не откажите покушать.
Страх стянул узлом мой желудок, отвергавший самую мысль о еде. Стол перед ним был пуст. Он намеревался и дальше прятаться, наблюдая за мной. Я боролась с желанием убежать. Если мистер Слейд и полиция где-то рядом, мне следовало выжидать, пока они не схватят моего радушного хозяина и не освободят меня. Если они сбились со следа во время дикой гонки, то здесь, в неведомом мне месте, во власти преступника я могла рассчитывать только на себя. Я взяла ложку, зачерпнула суп и сделала вид, будто глотаю исходящую паром жидкость.
— Философы моей страны верят, что судьбу человека можно прочесть по его лицу, — сказал мой невидимый хозяин. — Вы позволите мне сказать вам, что я вижу в ваших чертах, мисс Бронте?
Его голос таил странное свойство, которое успокоило меня, как снотворное, и склонило меня позволить ему вести разговор на свой лад. Я кивнула.
— Я вижу в ваших прекрасных глазах ум, смелость и честность, — сказал он. — Я вижу доброту, верность, веру, а также борьбу между страхом и силой воли, желанием и осмотрительностью. Стигматы страданий сочетаются с мощью духа. Будущее сулит вам опасность, приключения, печаль и счастье.
Быть может, мне не следовало поддаваться на лесть при таких обстоятельствах, но магия оракула укрепила его власть надо мной. Однако я еще не была настолько зачарованна, чтобы забыть о собственной цели.
— Теперь, когда вы дали мне оценку, не могу ли я увидеть вас и прочитать ваши характер и судьбу?
Находясь в такой близости от зла, я хотела поглядеть ему прямо в глаза.
Опять он засмеялся так, словно ему нравилась моя находчивость, пусть он и иронизировал надо мной.
— А, мисс Бронте! Эту привилегию вы должны заслужить.
— Каким образом? — Я положила ложку, оставив всякое притворство, будто я ем.
— Вы должны описать события вашей жизни, создавшие из вас женщину, которая избороздила сушу и море в поисках меня, — сказал он. — С чего мы начнем? — Последовала напряженная пауза предвкушения. — Расскажите мне про смерть вашей матери.
Смерть моей матери еще причиняла боль. Во мне все восстало. Как смеет этот надменный незнакомец копаться в моих ранах?
— Я предпочту воздержаться, — сказала я холодно.
Тень за экраном зашевелилась. Я услышала шелковый шорох его одежды.
— Ну послушайте, мисс Бронте! Ваша достопочтенная матушка заслуживает лучшей дани, чем ваше молчание. — Его тон был исполнен упрека. — А я хочу услышать об этом.
Я поняла, что будь у мистера Слейда возможность выручить меня, он бы уже это сделал. Я была одна, и мне следовало подчиниться хозяину дома или рисковать разбудить его ярость. И, как ни странно, я испытала потребность говорить. Будто он отомкнул во мне какую-то дверцу. Я вспомнила отрывок из дневника Изабели Уайт: «Голос Его был точно бархат и сталь, исследующие глубины моего сознания. Много вопросов Он задал мне, и много тайн Он сумел извлечь».
— Она заболела, когда мне было пять, — сказала я с нервной запинкой. — Она слегла и уже больше не вставала. Папа настаивал, чтобы мои сестры, брат и я играли подальше от дома. Шум, который мы поднимали, был ей нестерпим.
Память нарисовала мне измученное лицо папы, закрытую дверь, за которой угасала мама, а Мария, Элизабет, Эмили, Энн, Брэнуэлл и я гурьбой гуляли по пустошам. Вернулись мои детские чувства горя и смятения.
— Когда вечером мы возвращались домой, мы слышали, как она стонет. Папа сидел возле нее и молился всю ночь. — Я вспомнила, как слова его молитв прорывались сквозь мучительные стоны мамы, и заново пережила тогдашний страх. — Она все больше слабела, пока однажды папа не позвал нас в ее комнату.
Вновь передо мной возник образ моей матери, такой исхудалой, бледной и неподвижной! Папа сидел рядом с ней, а мы, дети, стояли в ногах кровати.
— Мы оставались с ней, пока она не умерла.
Когда мама испустила последний вздох, Брэнуэлл вложил свою ручонку в мою. Это изгладилось из моей памяти, мой рассказ восстановил утраченную подробность кончины мамы. Слезы покатились по моим щекам.
— Как грустно, что безвременная смерть вашей матери была не единственным горем вашего детства, — сказал хозяин дома. — Ведь вы потеряли и двух своих старших сестер.
Хотя его голос источал сочувствие, его слова усугубили мою боль. Мне было невыносимо думать о Марии и Элизабет, не говоря уж о том, чтобы подчиниться расспросам о них.
— Вы стояли у их смертного одра? — не отступал он. — Вы молились об их душах, когда они покидали этот мир?
— Да, у постели Элизабет, — сказала я, вынужденная ответить вопреки своей воле. («От него я не могла ничего утаить», — написала Изабель.) — Но когда я узнала, что Мария при смерти, было уже поздно. Она и Элизабет заболели в нашем пансионе. Их отослали домой, а меня оставили там. Папа привез меня домой вовремя, чтобы я могла увидеть Элизабет еще раз. — Пламя свечей отражалось в моих слезах. — Но
