отверг приглашение ничтожного подданного и оказал мне честь своим посещением, позволено ли будет мне поднести сарпай[38] каждому из-гостей?
— Эй, ты так все нажитое понапрасну размотаешь! — вытаращил глаза Ходжанияз.
— Ради чести хаджи-ата мне и жизни не жаль, почтенные господа. — Турди наклонил голову, выказывая свою преданность. «Жаль, нет здесь межеумка Юнуса! — думал он. — Я превзошел его наставления. В хитрости мы от него не отстанем…»
— Уважаемые! Нечеловечно отклонять благое намерение! — воскликнул Хатипахун, опасаясь лишиться подношения.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, — разрешил Ходжанияз.
— Прекрасно, дорогие мои! Спасибо! — Турди готов был сделать знак слугам, но Сабит-дамолла перенес церемонию подношения на конец пиршества.
И гости, запивая кумысом, принялись за острый шашлык, искусно обжаренные со специями кусочки легких, сердца, печени… Но даже тонкая, обильная, разнообразная еда не могла улучшить настроение купцов. Недовольные щедростью Турди, они втихомолку поносили его. А муллы и ахуны с нетерпением ждали конца пиршества: так хотелось им поскорее получить обещанные одежды — сарпай.
Гости, должно быть, утомились от еды, питья и долгого сидения — они начали прогуливаться по саду. Несколько человек о чем-то спорили — далеко от виноградной беседки, устроившись среди зарослей инжира. Заман, обходя заросли, приблизился к ним, его увидел Шапи и тут же выскочил навстречу.
— Как хорошо, дорогой, я с каких пор хочу с вами поговорить!
Заману и самому этого хотелось. Многого в нем Заман не понимал и потому хотел основательно потолковать с Шапи наедине.
— Вы так удобно расположились — не стану ли я лишним?
— Ни в коем случае, дорогой мой, ни в коем случае не станете. Я познакомлю вас с приятелями! — И Шапи почти силой потащил Замана.
— Я, возможно, побеспокоил вас, прошу прощения. — Заман смущенно обменялся приветствиями с приятелями Шапи.
— Наоборот, мы рады знакомству, — ответил бородатый парень.
— Сейчас я представлю вам каждого из этих черноглазых…
— Нет, Шапи-эфенди, о глазах не будем, нет! — шутливо воскликнул Аджри, один его глаз чуточку косил.
— Тогда начнем разбирать по носам, — уступил Шапи, и все со смехом повернулись к тому, чей нос напоминал баклажан.
— Не по носам, а по ногам, — отшутился тот, намекая на Шапи, у которого правая нога была короче левой.
— Этот — Адил, — показал Шапи на владельца баклажаньего носа, — учитель истории в школе «Ирфания». Наш дорогой Маруп окончил открытую в 1914 году школу «Джадидия»[39] и сейчас преподает в ней. Тихоня в очках — вон в стороне — Ислам, старший писец ведомства по делам религии, довольно силен в философии. А птенца-поэта можно не представлять — вы узнаете его по глазам, — он показал на Аджри, и все рассмеялись снова.
— По словам Шапи, — заговорил Адил, — вы в кумульском восстании с самого начала…
— Нет, Адил-ака, я принял участие позже, — немедленно поправил Заман.
— Пусть так, но ведь, в конце концов, вы были в числе тех, кто переполз с севера на юг? В этом, как бы выразиться, в этом…
— …Приключении! — подбросил Ислам.
— Ладно, назовем приключением. Когда же, по-вашему, будут результаты этого приключения?
— Как можно называть приключением движение за народное освобождение? — задал Заман встречный вопрос.
Адил, похоже, смутился, вместо ответа сорвал ягоду инжира и положил в рот.
— А почему нет? Борьба за власть, напоминающая игру в мяч. Назвав ее приключением, и верно отмерим, и точно отрежем. — Старший писец Ислам поправил очки, скрывавшие его узкие глаза.
Заман не спешил с ответом. Он взглянул на Шапи, на остальных, надеясь, что они одернут старшего писца, но все молчали, как бы испытывая Замана.
— Какое содержание вкладываете вы в понятие «приключение», господин? — Заман с особым ударением произнес последнее слово.
Старший писец, будто готовясь к схватке, распрямился, поддернул рукава до локтей, облизал скривившиеся губы:
— Известно, что у возглавляемой Ходжаниязом кучки смутьянов нет ни общего плана, предрешающего будущее народа, ни, по меньшей мере, хотя бы проекта его. А вы, черноногие, увлечены только военными подвигами…
— Довольно, — произнес Шапи, — запрещаю! Ты, старший писец, хватил через край. Заманджан не безропотный школяр, которому ты мог бы вдалбливать свою религиозную философию!
— Не беспокойся, поэт! — воскликнул рассерженный Ислам. — О религии я говорю там, где это к месту, а пораженных «красной болезнью», вроде Заманджана, обращать не собираюсь.
— Кучка смутьянов?.. Вы пытаетесь унизить тех, кто с оружием в руках поднялся против врагов. Это вы, что ли, печетесь о будущем народа? Нет, те самые, по-вашему, «черноногие» люди! А вы и вам подобные ученые господа, что делали вы? Наверное, вы и свиста пули не слышали, забившись поглубже в жилую келью при медресе? — Заман уже не мог совладать с собой.
— Одно грамотное, точное слово против врагов сильнее ста пуль! — Старший писец самодовольно оглядел окружающих.
— Деды и отцы учили нас. «Пустыми словами города не берут», — пренебрежительно махнул рукой Заман.
— Ладно! — Ислам насмешливо скрестил на груди руки. — Вы проявили «героизм». Пусть. Но вот уже три года вы не можете сладить с этим сосунком Ма Чжунином и бегаете от него поджав хвост!
Он думал сразить этим доводом Замана, но, кажется, его нападки ни у кого сочувствия не вызывали.
— В борьбе неизбежны и отступления, и наступления, — возразил Заман. — Народно- освободительное движение — это совсем не то, что в медресе, когда прогоняют одного имама и ставят другого.
— Суждения Замана основаны на древнем опыте народа, — вмешался в спор Адил. — Без поддержки народа разве образовалось бы в тысяча пятьсот четырнадцатом году в Яркенде уйгурское государство Саидия под управлением Саидхана? И держалось сто семьдесят лет! А Якуббек-Бадаулет? Что мог бы сделать он в Кашгаре, если бы весь народ не восстал?
Наступило молчание. Заману хотелось обнять Адила и поцеловать в короткую черную бороду, украшавшую его круглое лицо. Воодушевленный поддержкой, он сказал:
— Настоящий сын своей родины вовсе не тот, кто разглагольствует на каждом шагу: «О мой народ! О моя родина!» — и, прикрываясь пылкой болтовней, остается в стороне от настоящей борьбы!
— Верно говорите, Заман, — поддержал его и Аджри. — А ведь эти кликуши еще и отвергают сделанное другими, и…
— Ну, если и ты, поэт, пошел против меня, то мое дело кончено, — сморщился старший писец религиозного ведомства.
— Я говорил обобщая. К этому общему я причисляю и себя, — произнес Аджри.
— Повторяю предупреждение: не будем выходить за рамки, друзья, — примиряюще сказал Шапи. — По-моему, сейчас самая важная проблема — это национальный единый фронт.
Ислам, почувствовав свое одиночество, спросил с озлоблением:
— Единый фронт? Что ты имеешь в виду?
— Объединившись, все передовые силы должны возглавить страну и выработать политическую программу на будущее. Вот тогда мы не заблудимся: перед нами будет светоч, освещающий путь к цели, — закончил Шапи подчеркнуто наставительным тоном.
Его мысль пришлась Заману по душе. Но… «Поднимать трудовой народ на неорганизованную
