Гани, подъехав к воротам, резко застучал в калитку рукояткой камчи.
— Кто там? Чего расшумелся, ворота сломаешь! — послышался недовольный женский голос.
— Открывай! Это я — вор Гани! Знаешь такого?!
— Ой, аллах! — женщина мгновенно скрылась в доме.
Гани полез на забор, собираясь спрыгнуть во двор, но тут подбежал его старший брат Елам и закричал на младшего:
— Что тебе нужно в чужом дворе?! Ну-ка, слезь! Слезь, кому говорят!
— Не мешай, брат, иди домой, я скоро приду…
— Я говорю тебе — слезай! Опять что-то затеял?
Столпившиеся тем временем у дома бая односельчане сказали, что Хаким вместе с Рози-имамом и еще кем-то отправился с утра в сторону Токкузтара…
— Ах, черт, опоздал! Ну, все равно, он от меня не убежит! — Гани снова вскочил в седло, но его удержал Елам, стал убеждать хотя бы коню дать передохнуть, чтобы не загнать его. Гани вынужден был послушаться.
— И где тебя носит, Гани, в свой родной дом перестал заглядывать, — укоризненно говорил Елам, когда собравшиеся всей большой семьей братья и сестры сели за один стол.
— Ты взгляни на свой участок — весь ведь зарос. Как ты не поймешь — пора тебе бросить дурачиться, надо осесть на земле, заняться делом, нашим делом, — сказал второй брат Амат.
— Слышали мы, что ты и жениться успел. Познакомил хоть бы. Привел бы в дом. Тебя ведь и с дочкой поздравить надо? — быстро заговорила младшая сестра Айсихан.
— Об этом чтоб никаких разговоров, курносая! — ответил Гани, улыбаясь ей.
У семьи был участок земли — около трехсот хо[22]. После смерти отца этот надел остался трем его сыновьям. Первые два-три года Гани на своем отрезе работал за пятерых и получал хорошие урожаи. Но потом, окунувшись в бурю событий, происходивших далеко за околицей его села, он устремился на простор, как птица устремляется в небо. Он перестал быть дехканином. И теперь снова дать ему в руки соху и заставить пахать и сеять было невозможно.
— Жил бы ты с нами, всем было бы хорошо, — вздохнула одна из невесток.
— Жили бы рядом, так вечно ссорились бы, а нынче вон у нас какая дружба, — отшутился Гани.
— Ладно, тебя, я вижу, на землю назад уже не посадишь. Живи, как хочешь, живи, где хочешь, но не шуми. Не балуй, — сказал Елам.
— Брат правду говорит, — поддержал старшего Амат. — Ты все на свою силу надеешься, хочешь быть не ниже, чем Хаким-бай, Рози-имам и им подобные. Но ведь за ними стоят лозуны, шанъё, разные большие люди. Как тебе одному с ними справиться? Слишком много берешь на себя! Подстрелят где-нибудь — и все!
— Родной мой, я умоляю тебя, не связывайся ты с ними. У меня сердце всегда за тебя так болит, — взмолилась младшая сестра.
Ласково погладив жгуче черные волосы сестренки, Гани шепнул ей:
— Не бойся, не родился еще такой человек, чтобы совладать со мной…
В комнату шумно вошли односельчане.
— Где ты пропадаешь, сынок, мы тут все соскучились по тебе, — поцеловала Гани руку сгорбленная старушка.
— Жил бы ты постоянно с нами, было бы нам поспокойнее, — поздоровался седобородый аксакал.
— И не говори, мы ведь так гордимся тобой, так тебе верим, — поддержал его другой старик, совсем древний, с трясущейся головой.
— Свадьбы, игры, скачки, состязания по-настоящему веселы, лишь когда ты здесь, Гани, а без тебя наша молодежь сидит позевывая…
Все расспрашивали Гани, как его дела, где он был, что видел. Батур в свою очередь интересовался здоровьем и делами каждого.
— Как живешь ты? — спросил он у седобородого старика. — До сих пор работаешь на Хаким-бая?
— Что делать, сынок… — вздохнул старик, поглаживая бороду. — Буду работать, пока не верну свою землю…
— Что ты будешь работать до конца дней своих, а потом и сын твой и внук твой будут работать — это я знаю. Но я знаю и другое — никогда вы назад своей земли не получите! Неужели так трудно это понять? Неужели вы не видите, что такое ваш Хаким-бай? На что вы надеетесь? С такими, как он, бороться надо — добром вы ничего не добьетесь! Ну когда эта простая вещь дойдет до ваших сердец! — Гани снова вскипел. Земляки сидели, опустив головы.
— А что делать? Я налога заплатить не смог, и у меня забрали бумагу на право владения землей…
— И у меня!
— У меня тоже…
Таких было человек десять.
— Кто забрал?
— Сам же знаешь, кто! Ала байтал да Хаким-бай, кто же еще.
— Говорят, Хаким-бай наш долг собрался сам выплатить, чтобы землю совсем уж себе забрать.
Все невзгоды земляков Гани знал и без их жалоб. Да и кто в краю не знал, как обогащаются шанъё, лозуны и беки. Уберут одного грабителя — придет другой, еще злее и ненасытнее. Мало завоевателей на нашу голову, так тут еще свои богачи, уйгуры, кровь сосут… До каких же пор все это будет продолжаться? Не зря Нусрат говорил, что… Да, Нусрат… Гани снова помрачнел. Ведь он приехал сюда затем, чтобы отомстить за Нусрата, наказать одного из виновников его ареста, Хаким-бая. Чего же он здесь сидит? Надо догнать Хакима и хотя бы забрать у него неправдой попавшие к нему документы на землю. Хотя бы так помочь землякам.
— Кто из вас поедет сейчас со мной? — строгим голосом спросил Гани.
— Куда опять? Снова на свою голову приключений ищешь? — заволновался старший брат.
— Не дури, не дури, себя не жалеешь, так хоть нас пожалей, — застонал Амат.
— Да вы сами себя, не переставая, жалеете! И чего добились?! Что толку сидеть дома да лить слезы, проклиная баев. Я не могу так жить! Не могу!
Гани стремительно встал и направился к выходу. Он не мог больше бездействовать, хотя вовсе не знал, принесет ли его поступок землякам пользу или новое горе. Он просто должен был бороться, а других путей помочь людям, страдания которых терзали его, он не знал.
Подумав, батур взял с собой лишь одного спутника — Махаматджана.
В сумерках они достигли Токкузтара, остановились у низенького домика.
— Замерз? — спросил Гани у Махаматджана, слезая с коня.
— Не спрашивай, — задыхаясь, ответил тот. — Весь трясусь от этого холода.
— Сейчас выпьем чаю, согреемся, — батур постучал в плотно запертую калитку. — Эй, Сай Шансин, ты дома?
— Что-то медлит твой китаец. Может, открывать не хочет?
— Что ты — узнает мой голос, без штанов прибежит. Я тебя в какой попало дом не приведу! Увидишь, как нас встретят, да и все новости узнаем…
Хозяин лишь слегка приоткрыл ворота, словно дело происходило в осажденной крепости, но, узнав гостя, распахнул их настежь:
— Гани!.. Моя чувствовал, моя знал, что ты приедет! Ну давай, проходи, проходи, дорогой. Вон там привяжут коней. Сяогуй[23],— крикнул хозяин.
Тут же появился маленький мальчик и отвел коней в глубь двора. Хозяин же, фонарем освещая дорогу гостям, повел их к дому. Дверь в него была так низка, что Гани втиснулся с трудом. Усевшись в комнате, гости осведомились о здоровье хозяина, тот в свою очередь расспрашивал об их делах.
— Мы к тебе поздно, ты не сердишься, Сай Шансин?..
— Ну что ты, что ты, ты — друг, моя всегда рада тебе и твоим друзьям.
