Если бы у меня хватило смелости, подумала Анита, я бы спросила: «Когда ты будешь меня вспоминать? Все завтра, завтра, завтра… когда мы не будем вместе? Что это, неужели конец? Неужели я больше никогда тебя не увижу?» Но у нее не хватило смелости, и она не стала спрашивать. Вместо этого она вспомнила, какой календарь у нее был однажды. Внизу каждого оторванного листка был напечатан афоризм дня. Мудрый, забавный, дающий пищу для размышлений, но среди них не было ни одного столь горького, как этот момент в ее жизни, приведший ее на самую грань этого трагического открытия.
У Аниты было странное чувство, будто это путешествие станет для нее каким-то открытием. Фелипе и задумал его, имея в виду нечто подобное, но Анита опасалась, что открытие ей совсем не придется по душе.
Она никогда не пыталась скрыть от него своих чувств. Ее плотно сжатые губы выражали неприятие его образа жизни, а глаза застенчиво говорили о том, что лежало на сердце. Может быть, Фелипе понимал ее сердце не лучше, чем она сама. Она хорошо чувствовала его воинствующую мужественность и испытывала жгучее, обжигающее возбуждение, когда он прикасался к ней. Анита уверяла себя, что влюбилась в него, тогда как тут подразумевалось чисто физическое взаимное влечение. Потому что, конечно, если бы она любила его, ей было бы на все наплевать — пьяница он, игрок или даже матадор.
— Мне показалось, ты говорила, что не выносишь качку? — заметил Фелипе, когда пришло время сходить на берег.
— Это я на всякий случай сказала, — ответила Анита. — Иногда не переношу.
— Говорят, расстроенный желудок принадлежит ничем не занятой голове.
— Логично. Мне кажется, когда тебе больше не о чем думать, как о том, что тебя тошнит, тебя и в самом деле начинает тошнить.
— А тебе было о чем подумать, да?
Фелипе выпрыгнул из катера, поставил чемодан и протянул ей руку. Потом, в последний момент, он проигнорировал протянутую в ответ ладошку, железным захватом взял ее за талию и снял Аниту с борта катера.
Отпустив ее, Фелипе взял Аниту за руку и повел из гавани через широкую площадь, запруженную трамваями и велосипедами, автобусами и машинами, в относительное уединение узкой боковой улочки.
— Фелипе! — Она подергала его за руку. — Куда ты меня ведешь?
Туфли Аниты скользили на отполированных камнях мостовой, в отличие от сандалий Фелипе на веревочной подошве, которые, казалось, были сделаны специально для того, чтобы крепко держаться на такой каверзной поверхности.
— Не хочу, чтобы со мной так обращались! — пожаловалась она, пытаясь догнать его. — Скажи мне, что ты затеял.
— Конечно, querida[6]. Я веду тебя в дом Пепе и Исабель. Двоих людей, которых я очень люблю.
— Это правда?
— Правда, — ответил он. — Хотя не вся.
Анита дернула руку, которая крепко ее держала, заставив Фелипе остановиться.
— Фелипе!
Вот и все, что ей удалось сказать. Наверное, не ее была в том вина. Может быть, Фелипе все равно бы узнали. Однако едва его имя слетело с ее губ, они оказались в центре внимания восторженной толпы. Из улиц и переулков слетелись люди, чтобы похлопать Фелипе по спине и пожать ему руку. Подходили женщины, чтобы подарить ему восхищенный взгляд, одни — невинный, другие — горячий, призывный.
Анита, обнаружив, что ее выталкивают за пределы толпы, поняла две вещи: Фелипе может получить любую женщину, какую захочет, и еще он — местная знаменитость. На его родной Лехенде все были его друзьями, потому что, во-первых, он был их Фелипе, а во-вторых, известный матадор. Здесь он был матадором до мозга костей, которого обожали только из-за того варварства, которым он занимался на арене.
Не то его присутствие заразило людей лихорадкой фиесты, не то сегодня день выдался такой, потому что…
Ее взгляд оказался притянут к яркому плакату на стене — Plaza de Toros [7]. Кроваво-красные буквы горели над изображением матадора, чья фигура выгнулась чувственно и горделиво, отведя плечи назад и выдвинув вперед бедра, над фигурой бегущего быка. Взгляд Аниты зацепился вдруг за дату, и она совсем расстроилась. Сегодняшняя!
Анита едва ли заметила, что Фелипе подошел к ней, обвил рукой ее талию и что-то говорил своим друзьям. Вслух: «Она совершенно удивительная девушка», а шепотом ей: «Я не позволю, чтобы моя слава разделяла нас». Анита могла бы, если б захотела, шагнуть в этот заколдованный круг и оказаться рядом с Фелипе. Но как ей это сделать, если она чувствовала то, что чувствовала? Можно ли рассуждать и стремиться за звездой? Анита ощутила радость, боль и ревность. Радость, потому что Фелипе не позволил ей ощутить себя покинутой; боль, потому что ей не нравился этот жестокий спорт; ревность, потому что Анита заметила, какие взгляды бросали на нее самые бойкие сеньориты, и поняла: пока она размышляет, они радостно и охотно пойдут с Фелипе. Однако больше всего Аниту поразило, что Фелипе смотрел мимо этих пышных красоток с сочными губами, черными как смоль волосами, большими бюстами и тонкими талиями: он видел только ее.
В толстой белой стене зиял черный проем двери.
— Вот этот дом, — сказал Фелипе. — Пепе, Исабель! — позвал он. Никто не отозвался. — Никого нет дома. Им надо отвезти детей к матери Исабель, чтобы она присмотрела за ними, пока… — И Фелипе задумчиво посмотрел на Аниту.
— Я знаю, — перебила его Анита. — Я уже все поняла. Пока идет бой быков. — Она кивнула на чемодан, который он поставил в прохладной, немного запущенной гостиной в доме своего друга. — Там твой рабочий костюм, да?
Он кивнул.
— Почему ты не сказал мне сразу?
— Потому что если бы ты знала, то не согласилась бы поехать. Но тебе пора посмотреть. Ты должна видеть меня на арене, разделить со мной эти мгновения — торжество, славу. Нам нечего скрывать друг от друга. Если между нами барьер, как говорит моя мать, мы вместе должны сломать его. Вместе мы можем… Только вместе. Понимаешь?
— Я понимаю, но не могу. У меня не хватит духу.
— У меня хватит на двоих. — В его взгляде мелькнула какая-то сумасшедшинка, беспокойный восторг: он, наверное, уже предвкушал свой выход на арену. В крови каждого матадора гнездится лихорадка, она-то и ведет его на арену навстречу смерти. Анита почувствовала, как заразно это безумие. Лихорадка проникла и в ее кровь, учащая пульс. Его руки сомкнулись вокруг нее — она ощутила волну силы и нежности. У него должны быть сильные руки, чтобы…
«Нет!» — зародился крик в ее душе, но с губ сорвался только хриплый шепот, на который Фелипе, конечно, не обратил внимания.
Через несколько часов он возьмет верх над быком, а сейчас взял верх над ней. Словно предчувствовал, что после этого дня Анита станет любить его или ненавидеть, а не будет нерешительно колебаться между этими чувствами. Она или откажется от доводов рассудка и станет принадлежать ему, или же возненавидит за смерть каждого убитого им быка, который падал к его ногам, и Фелипе уже никогда не познает нежность ее губ, дрожащих под его губами, дрожащих, но пытающихся вырваться. Даже может быть, что Анита найдет любовь к нему в своем сердце, а он все равно проиграет… Если победит бык.
Не только тела, но и мысли молодых людей тесно соприкасались, и она поняла, о чем думал сейчас Фелипе. И вот уже не только он целует ее так, словно у них нет никакого завтра и этот несчастный барьер рухнул, но и она перестала сдерживаться и пытаться отвернуться, и губы ее стали мягкими, нежными, податливыми. Фелипе ослабил свою железную хватку и держал ее в нежных объятиях. Он целовал ее закрытые глаза и открытые губы. Целовал пульсирующую на шее жилку, которая ускорила биение сердца до лихорадочного ритма, и, когда Анита в шутливом протесте положила ему ладошку на губы, Фелипе взял ее
