начал понимать подобные вещи, для моего любимого сеньора. У нее был единственный ребенок, твоя мама, и больше иметь детей она не могла. Может быть, несправедливость природы заставила ее чувствовать себя неполноценной женщиной. Поэтому она в одночасье утратила всю нежность и совершенно охладела к твоему дедушке. Конечно, это все случилось задолго да того, как я родился, и с моей стороны это все догадки. Я знал его как терпеливого человека, и думаю, он был очень терпелив, очень нежен со своей женой, надеясь, что время все исправит. Но ничего не вышло. Потом он встретил другую женщину.
— Твою мать?
— Я ждал, что ты об этом спросишь. Спасибо, что спросила.
— Ты давно знаешь, что Энрике Кортес был твоим отцом?
— Я никогда и подумать не мог, что он мой отец. На людях он и мать никогда не проявляли чувств по отношению друг к другу. Их добрые отношения укладывались в традиционные представления о хороших отношениях между хозяином и служанкой, которая давно живет в доме. О том, что там было нечто большее, я узнал только перед отъездом в Мадрид. Появились обстоятельства, которые заставили мать рассказать мне об этом.
— Деньги на покупку дома?
— Да, но об этом потом. Моя мать приехала в Каса-Эсмеральда совсем юной девушкой. У нее всегда был ровный веселый характер, и, наверное, ему очень нравилось смотреть, с какой радостью она выполняет обычную ежедневную работу — готовит еду, убирает дом. Они оба были такие люди, которые хотят идти по жизни легко. Они не стали бы намеренно причинять кому-то боль.
— Ты говоришь про бабушку. Она знала?
— Думаю, да, иначе она бы уволила мать. А она оставила ее и позволила мне жить в Каса- Эсмеральда.
— Интересно почему? Это никак не вяжется с тем, чего можно было бы ожидать от холодной женщины, не умеющей прощать.
— Разве я не сказал, что она была горда? Слишком горда, чтобы рискнуть оказаться в центре скандала. К тому же ей надо было защитить твою мать. Инез в то время была впечатлительным четырнадцатилетним подростком. Так что, принимая все это в расчет, твоя бабушка осторожно пустила слух, что Пилар бросил какой-то заезжий джентльмен. Это, конечно, выставляло мать в невыгодном свете, но она не стала возражать.
— А деньги? Дедушка оставил что-нибудь твоей матери по завещанию?
— Он не оставил завещания. Поэтому поместье естественным образом перешло к наследнице.
— К моей маме?
— Нет, к его жене.
— Но бабушка умерла раньше.
— Я не сказал, что к твоей бабушке. Я сказал — к его жене. Энрике Кортес женился на Пилар Санчес за полгода до своей смерти. Но я и этого не знал, — ответил он на вопрос, который Анита не задала.
— Тогда почему моя мама унаследовала Каса-Эсмеральда?
— Ну, по словам моей матери, это получилось так. Она вышла замуж за Энрике Кортеса не из-за выгоды. Она так ему и сказала и попросила его составить завещание в пользу Инез. Он признался, что постоянно переживает за дочь, и, если всех устроит, он оставит матери виллу, а дочери — деньги. Мать сказала, что ей ничего не нужно, и заметила, что если он оставит ей виллу, то это вызовет ненужные толки. Она была счастлива выйти замуж за сеньора, но не хотела бы, чтобы все об этом узнали, не желала, чтобы ворошили несчастливое прошлое. Сеньор Кортес очень хотел оставить матери что-нибудь. Они договорились, что он завещает Инез виллу, а матери оставит достаточно денег, чтобы она могла купить себе жилье.
— Но ты сказал, что он не оставил завещания.
— Нет. Он умер, не успев сделать этого. Мать передала нотариусу его волю и подписала бумаги, согласно которым вилла и вся обстановка на ней переходили к твоей матери, а также немного денег. Мать жалела, что не может сделать больше.
— Понятно. Так что, получается, Пилар выкупила свой собственный дом?
— Она так не считает. Ты же знаешь, она очень любила Инез. Ей очень хотелось, чтобы Инез получила то, что полагается ей по закону.
— Мне кажется, я должна вернуть деньги.
— Ты очень обидишь мою мать, если сделаешь это.
— Что же мне делать?
— Поезжай домой. И забудь обо всем, — посоветовал Фелипе.
— А как же мы?
— Я вижу, ты не совсем поняла, — с мрачной обреченностью сказал он. — Судьба сыграла с нами злую шутку. Мы встретились и полюбили друг друга. Может быть, это была не любовь. Может быть, мы спутали любовь и естественную привязанность, которую человек испытывает к родственному ему человеку. Поэтому нельзя говорить «мы» в том смысле, в каком ты сказала. Может быть, со временем мы сможем видеться, встречаться, спокойно говорить об этом, даже смеяться. Не забудь обо мне, когда придет время крестить твоего первенца. Я знаю, что эта привилегия иногда дается брату матери девочки.
— Ой… я…
Не стоит подробно описывать мучительные мысли Аниты. Несколько последующих дней она была погружена в молчание, более горестное, чем слезы.
Анита дала телеграмму Эдварду, и он встречал ее в аэропорту. Если он и был удивлен ее поспешным возвращением, то никак не проявил этого. Ничего не сказал он и о том, что она переменилась.
Лицо осталось прежним, но вместо теплой плоти, округлых щек с намеком на детское обаяние, классического рисунка носа и женственной полноты губ оно теперь, казалось, все было вырезано из холодного мрамора. А шея выглядела слишком тонкой для того, чтобы держать тяжелый узел волос на затылке.
Он повез Аниту не к ней домой, а к Кэти, хотя жилище Кэти предназначалось для временного проживания и было неуютным и неудобным. Там было очень тесно, но Эдвард решил, что Аните так будет легче. Он не знал, почему она вернулась так быстро и с такой болью во взгляде. Несомненно, придет время и она все расскажет. А Кэти повела себя просто удивительно. Она бросила приготовления к собственной свадьбе, отложив церемонию на неопределенное время, до более счастливых времен, и все время без остатка отдала Аните. Аните, которая не делала ничего, чтобы как-то отблагодарить за такое участие, а каждое проявление участия встречала холодно и отстраненно.
Кэти проявила бесконечное терпение и выдержку, спокойно, не обижаясь, перенося приступы плохого настроения Аниты и отмахиваясь от ее едких замечаний и придирок, как от случайных капель воды.
Пришла весна, и, казалось, в одночасье появились нежные зеленые ростки, все вокруг заиграло красками весны — зелеными, желтыми, лиловыми, розоватыми. Все это время Анита не могла говорить о том, что произошло. Всякий раз, делая попытки начать рассказ, она давилась от отвращения. Невинная, она чувствовала себя грязной, виновной в чем-то ужасном.
Но однажды утром она проснулась и ощутила голод. Было утро яичницы, жареного хлеба, подъема и действий. Утро для дел, а не для бесплодных размышлений.
— Кэти, как, ради Бога, тебе удавалось со мной мириться все это время? Не отрицай — я была просто невыносима!
— Ты говоришь в прошедшем времени? Может, мне это записать? — радостно воскликнула Кэти.
Анита чувствовала себя лучше. Она рассказала свою печальную историю Кэти и Эдварду. Потом решила, что надо включаться в жизнь. Она возобновила контакт с Флер Фрезер, молодой учительницей, которая заменяла ее в тот день, когда ее вызвали к телефону, и Флер познакомила Аниту со своими друзьями. Среди них был и молодой человек по имени Стив Роклиф.
Ей никак не удавалось избавиться от воспоминаний. Иногда, после целого дня успешной борьбы с ними, они накатывали с ночной темнотой тем мраком, который не рассеивается ни уличными фонарями, ни звездами. Ночью всегда становится хуже.
