Сначала ее не интересовал сам Стив. Анита принимала его, как принимают аспирин против сильной головной боли, предпочитая его компанию воспоминаниям, которые никак не хотели ее покинуть. Стив отличался от других мужчин. Те уставали от ее совершенного безразличия и быстро переносили свой интерес на более отзывчивых особ. Стив же был несколько заинтригован и поддался причудливому желанию разбудить Аниту от летаргии и возродить ее прежний характер.
С внешней стороны он преуспел. Анита стала менее безразличной, более энергичной, словно желая сжечь всю накопленную энергию. В благодарность она приветствовала Стива теплой улыбкой, а прощаясь, улыбалась неохотно.
Только тот, кто знал Аниту раньше, понимал, что она лишь притворяется счастливой. В эти дни Анита не чувствовала покоя. Ее руки редко находились без движения, она то и дело резко поворачивала голову, словно ожидала, что сейчас кто-то войдет, в глазах ее вспыхивало ожидание чего-то хорошего. Но свет гас, когда дверь так и не открывалась.
Когда Анита рассказала свою печальную историю, Эдвард мог бы добавить кое-что, от чего она бы взвилась, как весенний мотылек. Но он не проявил должной твердости. Он решил, что время еще не пришло. Анита еще не могла рассуждать здраво, и она словно балансировала на узком краю собственных эмоций. В это время она бы вышла замуж не за мужчину, а за свое романтическое представление о нем.
Эдварду пришлось признать, что этот испанец, как он продолжал называть Фелипе, представлял собой очень яркую, мужественную личность. Он попросил Кэти, которую считал эмоционально очень уравновешенной, объяснить, в чем тут дело. Она прикрыла глаза и мечтательно ответила:
— Наверное, все дело во взгляде. На ум приходят мысли о спящем вулкане.
— Это как-то не очень умиротворяет, — задумчиво ответил он тогда ей.
— Да, дорогой. — Кэти открыла глаза и придвинулась на диване поближе к Эдварду. — Он не моего типа. Ты абсолютно прав, Эдвард, дорогой! Спящий вулкан хорошо рассматривать на экскурсии, а чувство некоторой опасности только прибавляет остроты ощущениям, но жить рядом с ним очень неудобно. Без него Аните лучше.
— Ты думаешь? — ухватился за эту мысль Эдвард.
После того разговора Эдвард почувствовал себя увереннее. Мнение Кэти приглушило угрызения совести.
Но нельзя было бесконечно откладывать разговор с Анитой. И чем дальше он откладывал, тем хуже это могло обернуться. А потом, всегда была опасность, что она сама обо всем разузнает. В календаре Эдвард обвел в кружок число: к тому времени она вполне придет в себя. И вот этот день настал.
— Мне нужно поговорить с тобой, Анита.
Антенна Кэти работала в полную силу. Ей ничего не сказали, но она поняла, что разговор пойдет о чем-то важном.
— Наверное, мне лучше уйти? — предложила она.
— Нет, Кэти, останься. Я думаю, Анита не станет возражать. Твое присутствие может даже помочь. — Он повернулся к Аните. — Об этом надо было рассказать давно. Еще Инез должна была рассказать тебе. Я думаю, она не сделала этого из гордости. Я возвращаюсь к тем дням, когда ты была еще совсем крошкой, к тому дню, когда последний вагон поезда, в котором ехали Инез и еще три человека, сошел с рельсов. Только Инез осталась в живых. Но и она получила ранения, несколько месяцев пролежала в больнице, страдая от внутренних повреждений. Врачи сделали все, что могли, но в конце концов ей пришлось узнать, что она никогда больше не сможет иметь детей. Это чуть не убило ее. Она никак не могла примириться с мыслью, что ей уже не придется держать на руках собственное дитя.
Анита вспомнила, как мама рыдала над детским ботиночком. Она беспомощно посмотрела на Эдварда и впервые заговорила о том, о чем раньше только думала.
— Но ведь есть я. Я ее ребенок.
— Нет, Анита. Во время катастрофы Инез была беременна, и она потеряла своего единственного ребенка.
— Тогда чей же я ребенок?
— Ты помнишь, кто еще ехал в вагоне?
— Да. Мне об этом часто рассказывали. Там был мой папа и еще одна пара, незнакомая моим родителям. Шейла и Джон Мастерс, твоя сестра и ее муж.
— Правильно, — тихо сказал он. — Джон тогда только что забрал мою сестру из больницы. Поэтому они ехали в этом поезде. Им пришлось оставить ребенка в больнице, потому что девочка плохо набирала вес после рождения. Им было очень жаль оставлять ее, но они были счастливы, что она родилась, тем более, что уже через неделю крошку обещали выписать.
— Это и была я? — хрипло и недоверчиво спросила Анита. Ее пальцы крутили локон.
— Я однажды пытался тебе сказать. Тогда я дал тебе кольцо своей сестры, твоей матери. Но ты неверно поняла меня. — Эдвард продолжал очень осторожно свой рассказ, но чувствовал, как Анита отдаляется от него. Она перестала накручивать на палец волосы и крепко ухватилась за его руку, тщетно пытаясь сохранить ощущение надежности и покоя.
Она возненавидела его, как и опасался Эдвард, за то, что он разрушал всю стройную канву ее жизни. Словно она старательно и с большим трудом составляла картину — секунды, минуты, часы, годы жизни переводились в затейливые стежки, а учительница по рукоделию возьми и скажи ей: «Очень хорошо, дорогая, только ты вышивала не по своей канве. Вот твоя». И ей вручили чистое полотно.
Анита не хотела этого, отказывалась принимать. Нет, нет, я — Анита Херст. Инез — моя мать. Она сбежала с молодым англичанином, который стал моим отцом. Мои дедушка и бабушка — Энрике и Мария Кортес.
В эти мгновения ей не пришло в голову, что Эдвард не отнимает у нее прошлое — никто не может этого сделать: Эдвард дает ей новое будущее.
Ощущение реальности все еще не вернулось к Аните, но теперь она хотя бы могла взглянуть на пустое полотно, которое больше уже не было пустым, — слова Эдварда вышили на нем новые имена, события, жизнь.
— У Джона и Шейлы Мастерсов было мало родственников, да и те жили очень далеко. У Джона был один брат в Шотландии и два в Америке. У Шейлы была тетя в Корнуолле и двоюродная сестра в Илтшире. Наши родители умерли один за другим за год до того. Родители Джона, которые тоже умерли, были не здоровы и не могли позаботиться о новорожденной. Оставался один я. Я бы как-нибудь справился. Я бы ни за что не отдал тебя в приют. Когда Инез сказала, что хочет тебя удочерить, я не знал, что и делать, и, поверь, согласился на это не без внутренней борьбы. Доктора, ни на чем не настаивая, сказали, что для Инез это было бы лучше всего. Они вылечили ее тело, но ничего не могли поделать с душевными ранами. Они сказали, что новорожденный ребенок сможет облегчить боль и помочь ей примириться с собственным бесплодием. Как ты, возможно, и сама заметила, в случае Инез это было очень трудно. Она была очень женственна и при нормальных обстоятельствах удовлетворилась бы не менее чем шестью детьми. Она дала тебе всю любовь, которую могла бы дать шестерым, но никогда не говорила о своей беде. Она так и не вышла замуж, потому что, на ее взгляд, в браке без детей не было никакого смысла. Может быть, она так решила, глядя на свою мать, которая тоже была менее плодовита, чем ей хотелось бы. Инез видела, как брак родителей остывает и выхолащивается по той же самой причине, видела, как мать все удаляется от отца и переживала за них обоих. Она чувствовала, что слишком похожа на свою мать, чтобы выйти замуж еще раз и рискнуть чьим-то счастьем. В глубине души она чувствовала, что отношение матери к отцу было жестоким, неправильным, и не хотела причинять боль и унижения другому мужчине. Такая жалость! Потому что, мне кажется, Инез не из тех женщин, которая могла жить в одиночестве. Помню, как я спрашивал ее: «А как же счастье?», но не мог переубедить ее. Это удивительно, потому что мужества ей было не занимать.
— Мужества? — переспросила озадаченная Анита.
— Счастье не всегда дается легко. Иногда требуется много мужества, чтобы быть счастливым.
Морщинка между бровями Аниты пропала. Она смотрела уже с меньшей тревогой.
Кэти, которая сидела так тихо, что они почти забыли о ее присутствии, подошла к Эдварду. Две тонкие руки легли ему на плечи.
