тут же согнулась — лодыжку пронзила боль, резкая, как яркое пламя. И опять ей захотелось остаться на месте, чтобы погрузиться в сладостное забытье. На этот раз Рок потянул ее кверху, поставив на здоровую ногу, и, обняв за талию, потащил прочь от самолета.
— Где Фелипе? — спросила она. Поднявшаяся пыль проникла в горло и мешала говорить.
— Пытается высвободить Монику Перриман. Ее кресло зажало, и она ударилась головой.
— Он ее вытащит?
— Да или погибнет, пытаясь это сделать, — последовал мрачный ответ. — А теперь вы должны… — И его голос стих, исчез.
Анита открыла глаза и оказалась в совершенно враждебном мире, состоявшем в основном из громадных валунов причудливой формы, изуродованных и исполосованных застывшей лавой. Это было похоже на кадры фильма ужасов, и она бы не удивилась, если бы сейчас над ней склонился Франкенштейн. Не удивилась она, и увидев глаза испанца в нескольких дюймах над собой. Не удивилась, но пришла в полный восторг.
— Привет, Фелипе, el valiente! — сказала она.
— Вам нравится меня так называть? — застенчиво спросил он.
— Что вы такого сделали, — размышляла она вслух, — чтобы заработать такой почетный титул?
— Лучше спросите, что я делаю. Боюсь, слава человека измеряется его настоящими делами.
— Я вам не верю! — На этот раз его брови поползли вверх. — Вы ничего не боитесь, — пояснила она. — Вы вытащили миссис Перриман из самолета?
— А что вам об этом известно?
— Рок сказал мне, что ее кресло было зажато и она ударилась головой. Вы ее вытащили?
— Да, — мрачно ответил он.
— А где Рок?
— Он пошел за помощью.
— А почему вы не пошли с ним?
— Оставить тут одну мою хромую уточку?
— А кто здесь еще есть?
— Никого.
— А Моника Перриман?
— О, да! — Анита проследила за невольным движением его подбородка и увидела лежащее невдалеке тело. Моника Перриман, спрятанная от ветра за огромным валуном, была накрыта пиджаком Фелипе. Анита тронула тонкий материал его рубашки, заметив, что и галстука на нем нет. Она отметила контраст между смуглой кожей у него на шее и ослепительной белизной рубашки; такой же белизной сверкали и его зубы.
— Наверное, миссис Перриман чувствует себя уютно и тепло в вашем пиджаке.
— Вам холодно?
— Нет, — соврала она.
— Как ваша лодыжка? Уже легче?
Анита посмотрела на свою лодыжку. Нога была аккуратно перевязана полоской бледно-серого цвета, на которой мерцали серебряные полумесяцы.
— Мой галстук был рад вам помочь! — Фелипе мрачно усмехнулся, увидев ее смущение.
— Кажется, от меня одни неудобства, сеньор… Извините, я не вполне разобрала вашу фамилию.
— Фелипе вполне сойдет, мисс Херст.
— Зовите меня Анитой.
— Анита — испанское имя.
— Конечно. Я наполовину испанка, по маме. Но я вам уже говорила.
— Вы сказали, что Лехенда родина вашей мамы. Человек вполне может родиться в стране, не относясь к коренной национальности. Как же дочери Испании удалось дать жизнь столь типично английскому созданию?
— Это самая большая печаль всей моей жизни. Может быть, природа исправит свое упущение, даровав мне типично испанских детей. Знаете, маленькой девочкой я часами предавалась скорби по поводу того, что унаследовала бледность своего отца-англичанина, а не черные мамины волосы и карие глаза. У нее были чудесные глаза — яркие и сияющие, и скрывали ее мысли за темным занавесом. Мои же — источник непоследовательности. Они отражают всю меня.
— Вы полагаете, что вы человек непоследовательный?
— Я прожила такую бесполезную жизнь, — заговорила Анита, раздумывая, не рассказывает ли она слишком много. Она никогда не была особенно сдержанной, но сейчас поняла — еще немного, и она раскроет душу перед этим мужчиной. Кажется, ей станет гораздо лучше, если найдется сочувствующий слушатель. А Фелипе оказался весьма сочувствующим, он слушал очень внимательно.
— Может быть, вам лучше пойти взглянуть на миссис Перриман? — настороженно спросила Анита.
— Я ничем не могу ей помочь.
— Глядя на то, как вы перебинтовали мне лодыжку, я поняла, что вы ничего не понимаете в медицине. Я просто подумала, может быть, она захотела бы немного поговорить с вами. Если, конечно, она не спит.
Молчание.
— Нет, она спит.
— Она сильно ранена? Кажется, она… — Анита задумчиво наморщила лоб. — Но если она спит, значит, ей не очень плохо.
— Уверяю вас, она ничего не чувствует.
Мысли Аниты путались после недавних событий, поэтому она поняла слова Фелипе буквально и даже ответила:
— Это хорошо! — Ее собственная лодыжка изрядно болела, кроме того, она продрогла до костей. И Анита подумала, что смогла бы поспать немного, если бы не так замерзла.
— Нам можно вернуться в самолет?
— Нет. Самолет взорвался вскоре после приземления. Что вы хотите?
— Свое пальто.
— А, так вы все-таки замерзли! Минуточку!
Ему потребовалось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы дойти до Моники. По возвращении он завернул ее в дорогой серый пиджак.
— Так лучше?
— Угу. Чудесно.
Ее непонимание длилось не более минуты. Потом она отдала пиджак обратно.
— Миссис Перриман он нужен больше, чем мне.
Анита не была совсем уж глупенькой и сейчас испуганно и вопросительно смотрела на Фелипе.
— Наденьте пиджак. Должен вам сказать, что Монике Перриман он совсем не нужен.
Анита вспомнила, что произошло с самолетом. Он лежал на хвосте, задрав нос высоко в воздух. Аните стало дурно.
— Я не могу его надеть. Не буду. Это все равно, что снять саван с мертвеца! — В ее голосе появилась неприятная резкость, а уголки губ опустились от отвращения вниз.
Фелипе ничего не ответил, продолжая протягивать ей пиджак. Анита понимала, что стало холодно, что она дрожит от пережитого шока и надо закутаться во что-нибудь теплое. Она понимала, что он может заставить ее сделать это силой, однако она настаивала на своем:
— Я не собираюсь это надевать. Если вы принудите меня к этому силой, я буду ненавидеть вас до самой смерти.
— Если вы не наденете пиджак, ваша смерть наступит очень скоро. Сейчас похолодало, а ночью станет еще холоднее. Ну, будьте же благоразумны!
Если бы в голосе Фелипе было хоть немного пренебрежительности, она продолжала бы упорствовать, но он отнесся к ее понятной брезгливости с умиротворяющим реализмом, и Анита позволила ему натянуть
