— Сколько уже?
— Семеро. За два месяца. Здесь, мать твою, в городе, где двадцать лет ничего не происходило! Я мог сказать тебе, откуда какая гусеница уползла и где какая мышь пернула. А здесь за два месяца, Антон… — Петя протер раскрасневшиеся глаза толстыми пальцами. — Семеро!
— И никаких следов? Я имею в виду — совсем ничего? А что говорят родители, друзья?.. Вы их опрашивали?
— Люди говорят… всякое.
Они помолчали, наблюдая, как толстые руки кассирши, бесшумно выбравшейся из-за прилавка, расставляют на столике еду. Пластиковую тарелку с горой жареной картошки-фри, пару упакованных в бумажные пакеты гамбургеров, картонную коробку острых стрипсов, разрисованную огнями, будто байкерский чоппер, и громадный стакан Коки с трубочкой. И, как только Петя открыл рот, Антон уже знал, что он скажет.
— А соус забыла?
— Да сейчас, у меня же не сто рук… — она развернулась к ним бесформенной задницей, и Петров подмигнул Антону.
— Женюсь на ней когда-нибудь…
— Ага, дождешься от тебя, — парировала кассирша. По всей видимости, эта шутка была у них коронной. — Держи свой соус…
— Спасибо, сладкая.
Евгений снял с баночки сырного соуса защитную фольгу.
Что-то во всем этом не строилось. Было каким-то нелепым, ненастоящим. Похожим на дешевую мелодраму, актеры в которой давно уже съели себя, но от безысходности каждый день возвращались на съемочную площадку отрабатывать бесконечный контракт. Антону даже померещилось, что если сейчас он возьмет из тарелки картошку, то на вкус она окажется пластиком. А в стакане вместо Колы будет подкрашенная марганцем вода. Неужели можно рассказывать о смертях детей и параллельно шутить о целлюлитных задницах и набивать желудок гребаной жратвой, порция которой рассчитана на слона?!
— Что-то не так? — удивленно вскинул брови Петя. Его рука выудила из горы картофеля длинный, кривой кусочек и принялась макать его в соус.
— Нет… Нет, все нормально, — и, хотя все было далеко не нормально, Антон заставил себя успокоиться. — И что же такого говорят люди?
— Говорят, что видели там кого-то третьего. На крыше, откуда упали те две девочки.
— Вот как? И кого же?
Истекающая маслом картошка отправилась оперу в рот.
— Если б мы знали… Но я тебе так скажу — все это фигня, состояние шока у близких, любой бы на их месте кинулся искать виноватых. Потому что это проще, чем искать проблемы в собственной семье… А ты позавтракал уже? Хочешь, поделюсь, как тогда, в столовке? Когда у тебя забрали обед старшеклассники, помнишь?.. — засмеялся Петя.
Антон не помнил. Или не хотел помнить. А может, и вовсе не мог вспомнить того, чего не было. Важным было другое — не упустить момент и узнать как можно больше о том третьем, которого видели на крыше.
— Получается, что родители видели, как их дочки сбросились с крыши?
Евгений Петров открыл коробку со стрипсами и вытащил оттуда обваленную в сухарях куриную ножку. Жир потек по его пальцам и пятнами въелся в манжеты служебной рубахи.
— Отец видел. Возвращался из бара подшофе, заливал шары из-за жены… а они упали ему чуть ли не под ноги. Ну, сам понимаешь, как ему верить, пьяному, да еще и в таком состоянии. Говорит, поднял глаза — а там, на крыше, кто-то стоит. Дочерей он не оставил, не рванул туда… а ты бы как поступил на его месте? У тебя есть дети?
— Да, есть… На его месте? — Антон ослабил потные кулаки, сжатые под столом. — На его месте я бы сошел с ума.
— Вот-вот, — краем рта поддакнул опер. Он грыз курицу, а сухари с нее сыпались коричневой крошкой на стол.
— Хотелось бы поговорить с ним. Где его можно найти?
— В камере сидит, у нас в участке. Шлялся по городу, доставал горожан. Возомнил себя чертовым Шерлоком Холмсом, мать его так. Думает, мы зря тут жрем свой хлеб.
«Курицу, — мысленно поправил Антон. — Ты сидишь и зря жрешь курицу, жирный боров».
— Хотелось бы поговорить со всеми родителями. С теми, у которых погибли дети. А еще — с друзьями погибших. Думаю, они в курсе, что здесь творится.
Петя усмехнулся, вытерев рот салфеткой.
— Ты думаешь: приехал сюда и сразу раскрыл дело? Начал давать дельные советы, до которых тупые полицейские не додумались… Знаешь, какой здесь кипишь был, когда упали первые дети? Перетряхнули всех! Город раком поставили. Дети молчат. Ничего не знаем, ничего не видели. Не пытать же их? Следили за ними… хрена лысого. Ничего. Воздух.
— Тогда зачем вы меня сюда выдернули?
— А вот это хороший вопрос, Антон, — опер указал на него обгрызанной куриной косточкой. — Правильный. Сам-то как думаешь? — Антон непонимающе развел руками. — Потому что кое-кто здесь думает, что ты в курсе. Говорят, ты рылся уже в подобном дерьме и весьма успешно. Поэтому не думай о своем фотике. Думай о деле.
— Если честно, я не понимаю, о чем ты. Никогда не писал о детском суициде…
Петя вскрыл гамбургер и задумчиво принялся вытаскивать из него сморщенные капустные листки. А потом искоса глянул на Антона:
— Или думаешь, что не писал?
— И как, по-твоему, такое могло случиться? Написал и забыл?
— А что если так: провел журналистское расследование, — капустный лист полетел на стол, словно козырной валет. Петя усмехнулся и продолжил раздачу, — нарыл улики, наказал виноватых… — еще один сморщенный листок приземлился на крышку стола, — но слишком поторопился со своей статьей. Не разглядел главного монстра, который прятался в темном углу. Потому что сроки поджимали, а так хотелось получить эту чертову премию…
Антон зло ударил кулаком по столу, так, что вся еда на нем подпрыгнула, словно живая, а кофе из пластиковой кружки плеснул через край.
— Что вы все прицепились ко мне с этой сраной премией!? Я ее даже не получил!
— Маальчики, — протянула из-за прилавка кассирша. — Потише, не ломайте мне мебель.
«Мебель!? — Антон нервно фыркнул. — Да где она только увидела мебель в этой тошниловке!?»
— Не кипятись, Антон, — Петя взял салфетку и бросил ее на пролившийся кофе. — Что-то ты нервный стал, я тебя не узнаю совсем, честное слово. С твоей-то работой… нервы у тебя должны быть железными.
Антон откинулся на спинку стула, всплеснув руками. Как можно оставаться спокойным, когда тебя чуть ли не каждый день тычут носом в одно и то же дерьмо!? Да, история с премией, за которой он гнался, как сумасшедший, имела место быть, но она давно уже поросла быльем, и он думал, что людям наскучило упрекать его прошлым. И уж тем более он никак не ожидал услышать об этом от опера из захолустного городка. Те дети, которых, благодаря Антону, удалось вытащить живыми из страшных подпольных клубов, начали гибнуть уже после его расследования. Родители мальчика, повесившегося в собственной спальне, первым делом позвонили именно ему, потому что за долгие месяцы поисков ребенка Антон стал для них близким другом, как и для многих других семей, чьи дети пропали тем жутким летом… но премия была так близка…и он убедил их, что мальчик попросту не справился с пережитой травмой. Как потом, позже, убедил и другую семью. Ведь премия была почти у него в руках… а возвращаться к расследованию означало забыть о ней, плюнуть и растереть подошвой башмака. Следователи тоже отмахнулись от странных смертей, свалив суицид на все те же психологические травмы. Но премия прошла мимо, а дети продолжали умирать. Как будто кто-то избавлялся от ненужных свидетелей…
— Как тогда называлась твоя статья? Газета лежит у меня в участке, мы все ее читали, — прежде чем
