предела, продолжаем деление, происходит резкое качественное изменение разделяемых единиц, сопровождающееся колоссальным выбросом энергии.
В таком случае согласно симметрическому заключению нечто соответствующее должно наблюдаться и при поисках бесконечно большого. Мы должны представить себе такую степень пространственной протяженности, при которой бесконечно большое исчезает, уступая место некоей новой, мощной манифестации. Эта идея, по-видимому, соответствует тем астрономическим теориям, которые постулируют существование громадной, но ограниченной вселенной. Это неординарное предположение указывает на такое скачкообразное изменение восприятия, которое было немыслимо в прошлом веке, на конец фаустовского мышления и на то, что начинает складываться фиксированная картина мира.
Что же происходит, когда мы достигаем верхнего предела пространства и перешагиваем за эту границу? Можно предположить, что там происходит уничтожение времени подобно тому, как за пределами нижней границы уничтожается пространство. Бесконечно большое переживает свой судный день; оно переходит в высшее качество, в вечность.
Те представления о бесконечном, которые мы еще недавно питали и которые до сих пор господствуют в мире, теперь отходят в область истории, становятся одним из аспектов странствования через пустыню. Они становятся в один ряд с формами религиозного культа, с историей религии, с апокрифами материализма. Несмотря на то, что вершина горы уснащалась обсерваториями, она по-прежнему сохраняла свое родство с Синаем. Астрономические обсерватории, сменяя друг друга, строились, начиная с древнейших времен, и всегда люди приходили там к одному и тому же пределу — к той точке, подойдя к которой, капитулирует научное знание.
Продолжил «Тысячу и одну ночь». Сказка о носильщике и трех знатных дамах — одна из жемчужных нитей, вплетенных в эту книгу. В ее композиции есть произвольность, но вместе с тем замечательное чувство меры. Так танцовщик произвольно наполняет пространство своими фигурами, но притом всегда, следуя порядку, предписанному музыкой. На прекрасном теле наряд, в который оно облечено, ложится красивыми складками.
Исцеление так трудно происходит потому, что большинство больных, желая избавиться от болезни, не стремятся к здоровью.
Задача состоит в том, чтобы подвести больного к тому, чтобы он сам захотел выздороветь.
Врач — не буксирный пароход; он — лоцман, которого берут на борт корабля.
В медицине тактика тоже изменчива, неизменна стратегия.
Подвижная рука ухаживает, исцеляет покоящаяся рука.
Поездка к гамбургским друзьям. Перед Бергенской церковью шофер показал мне сохранившийся вместе с цепью позорный столб. На миг я не мог понять, что это такое — реликт Средневековья или же память недавнего прошлого.
Пребывание в разрушенном до основания городе действовало угнетающе, напомнив мне о том чувстве разочарованности, которое я испытал в Киеве и Сталино. Тень Востока надвинулась и сюда. В облике людей есть что-то искалеченное даже тогда, когда у них целы руки и ноги. Их можно было видеть среди развалин, где они рылись в поисках деревянных обломков и мусора, или в садиках, где они возились над роскошными старыми деревьями, которые лежали поваленными. Все высокое обречено быть поверженным, это черта нашего времени.
Я остановился у Циглера,[129] он, как и все, бьется с навалившимися со всех сторон неприятностями. Среди знакомых, которых я навестил, были Герхард Гюнтер и Вильгельм Штапель,[130] который принял меня в своем кабинете. Мы сидели там, точно в леднике; дыхание вырывалось изо рта паром. Я узнал подробности о самоубийстве Вальтера Франка,(Франк Вальтер — довольно плодовитый историк и публицист. Среди его публикаций — брошюры о деле Дрейфуса, о Панамском скандале, об Адольфе Штекере, очерки истории национал- социализма, которые переиздавалсь несколько раз) который застрелился в объятиях жены. Штапель прочел мне прощальные письма, которые, по-моему, написаны с большим достоинством. Среди громадного числа самоубийств многие, кажется, состоялись после известия о смерти Гитлера, которое не только послужило для них сигналом, но и дало внутренне обоснование этому решению; так было и здесь. «Мир сделался для меня бессмысленным, когда не стало этого человека». Этот историк был одним из самых острых умов среди сторонников Гитлера. Была целая череда дней, через которые каждому пришлось пройти, словно через смертельную решетку, эти роковые вехи запомнятся нам, как, пожалуй, не запомнилось ни одно другое событие в нашей истории. Это подтвердилось и на примере Герхарда Гюнтера, который рассказал мне, какую ужасную ночь он пережил, когда бежал от наступающих русских. Убежав из помещичьего дома в Померании, они прятались в яме посреди сосновых насаждений. Вокруг шла стрельба, как во время охотничьей облавы, со стороны поместья доносились женские вопли и видно было зарево пожара. Хозяйка имения, молодая тридцатилетняя женщина, убила свою многочисленную семью — пожилого отца и своих детей — сделав им уколы морфия, а затем застрелилась сама. Эти места останутся безымянными, потому что таких у нас были тысячи.
Гюнтер рассказал мне также, что встретил Герберта Бланка — старого участника наших берлинских вечеров. Он пережил войну в концентрационном лагере, причем вместе с женой, которая там родила ему сына. Гиммлер использовал его как специалиста, ему было поручено изучение материалов, связанных с процессами над ведьмами, которым так же, как истории инквизиции, придавалось особое значение в предполагаемой пропагандистской кампании, направленной против церкви.
Лежа в постели, я читал эссе Карла Петерса об Англии и англичанах. В завещании Сесила Родса[131] меня заинтересовало его высказывание о том, что пока Германия, Англия и Америка вместе, мир во всем мире будет нерушимым. Теперь оно подтверждено ex negativo. (С точностью до наоборот (лат.))
В связи с этим я вспомнил Вильгельма II, ведь он занимал центральное место, пользовался огромными симпатиями, вспомнил все то богатство, которое ныне, как в этом большом городе, подверглось разрухе. Начав с этого, нетрудно перейти к рассуждению о том, что было бы, не заболей Фридрих III[132]1 смертельным раком гортани, а проживи бы он подольше. Человек не случаен. Люди, как стрелки часов, показывают, какое нынче пришло время. Заменив одного на другого, нельзя изменить его ход.
Идя по нашим сельским дорогам, можно повстречать невиданные прежде фигуры. Это возвращенцы, окруженные серой аурой крайнего страдания. Им причинили все, что только может причинить человек человеку, отняли все, что может отнять человек. Они посланцы тех мест, где не счесть замученных до смерти, погибших от голода, замерзших, изнасилованных.
Одного из них я сегодня повстречал близ Бейнгорна; ему оставили только парусиновую куртку, продуваемую северным ветром. Должно быть, он шел издалека, он прошел мимо как тень, не взглянув в мою сторону.
