все поезда и самолеты, в гостиницах никто нас не ждал, питались мы кое-как, всухомятку. Но вместе с тем это была одна из самых интересных для нас поездок, и мы с Инкой любим о ней вспоминать. Тан Тун презирал туристские шаблоны и показывал нам совсем не то, чего мы ожидали, вдобавок он то и дело менял свои намерения, повинуясь интуиции, а не разуму, а уж копилкой легенд и поверий он был неистощимой.
Вот они стоят на ступеньках аэропорта, оба в черных курточках, в юбках лончжи (только у щеголя Ла Туна юбка нарядная, шелковистая, подороже). Право, приятно на них смотреть: они радостно улыбаются, оживлены в предвкушении поездки… Если бы Ла Тун знал, какие потрясения ему доведется пережить в этом самом Тенассериме, он бы тут же разорвал нашу подорожную на мелкие клочки.
Рядом с Ла Туном — его невеста, красавица Ле Ле Вин, мы зовем ее Олей.
— С нами едете, Оля? — спросила ее Инка.
Ле Ле Вин понимает по-русски, но не говорит: скорее всего стесняется. Улыбнувшись, она покачала головой и полушепотом произнесла:
— Нет Не могу.
— Когда девушка так качает головой, — заметил Тан Тун, — она хочет показать, как звенят ее новые серьги.
Ле Ле Вин дернула Ла Туна за рукав и шепотом потребовала по-бирмански: «Переведи, что он сказал».
В этот раз с нами едет только один студент русского отделения, это Тин Маун Эй, он любит, когда его зовут Тимофей. Тимофей по профессии врач, фигура в нашей поездке небесполезная, вдобавок он уроженец Тенассерима, почему Ла Тун и берет его с собой. В апреле будущего года Тимофей оканчивает русское отделение, у него редчайшие языковые способности, он совершенно не боится осваивать новые языковые пласты и, общаясь с нами, учится непрерывно. Русский язык ему как раз нужен по роду работы: у Тимофея множество советских медицинских книг.
А чуть поодаль, сдержанно улыбаясь, стоит герр Хаген Боост, шеф немецкого отделения, профессор из ФРГ. Невысокий, но жилистый, профессор Боост рано начал лысеть, и жиденькая челочка на его высоком лбу странным образом сочетается с мощной густой бородой, отчего лицо герра Бооста кажется перевернутым. Боост великолепно, хотя и несколько многословно говорит по-английски. Впрочем, лексика его чересчур для меня изобильна, в рассуждениях Бооста я понимаю меньше половины, чего сам Боост, похоже, не замечает. По обыкновению, герр Боост в щегольском и расхристанном молодежном наряде: марлевая богато вышитая рубаха с расстегнутыми манжетами и воротом, открывающим буйно волосатую грудь, ослепительно белые брюки, пестрые кроссовки.
Коллега Боост — бесшабашный и ко всему (в том числе и к себе) иронически относящийся человек, со мной он часто беседует о безработице, которая в отличие от меня ждет его в Дюссельдорфе. С нами Боост едет по праву первооткрывателя: именно он вычитал где-то о пустующих бунгало, которые англичане построили в свое время на Тенассеримском взморье, в местечке Маумаган, даже Тимофей про эти бунгало не слышал.
Вместе с Боостом держится его верный спутник в странствиях, бывший тьютор немецкого отделения Зо Мьин. В прошлом году Зо Мьин ушел с преподавательской работы и открыл ювелирное дело в рангунском районе Окалапа. Элегантный, если не грациозный молодой человек, владеющий по меньшей мере тремя европейскими языками, включая, разумеется, и немецкий, Зо Мьин красуется в пиджачной паре «тропикаль» и в поляроидных очках, стоимость которых равняется трехмесячной тьюторской зарплате. Видимо, дела у начинающего ювелира сразу пошли в гору. Собственно, Зо Мьин потерял право ездить с нами по вузовской подорожной, но, узнав о том, что его профессор собирается в Тенассерим, он добился в департаменте специального разрешения. Вообще частные поездки по стране здесь сопряжены с определенными бумажными хлопотами, и без нашей подорожной Зо Мьину вряд ли удалось бы пробить себе рождественский выезд в Тенассерим.
— Познакомьтесь, Александр Петрович, — сказал Ла Тун, — и вы, Инна Сергеевна, позвольте вам представить: наш новый коллега, профессор французского отделения, мсье Бенжамен Ба…
Мы с Инкой удивленно оглянулись: рядом с нами больше никого не было, лишь поодаль, среди чиновников аэропорта, стоял долговязый смуглый пышноволосый человек в костюме-сафари, похожий скорее на индуса. Смущенно улыбаясь, он приблизился, пожал мою руку, а Инкину поцеловал с истинно французской галантностью, чем заставил ее покраснеть.
— Господа, я только что прибыл, точнее, вчера, — сказал он высоким мелодичным тенорком на вполне сносном английском, — я заменяю мадам Базен и очень хотел бы, чтобы мы с вами стали добрыми друзьями…
Мадам Базен была пожилая женщина, тропики ей «не пошли», она постоянно недомогала и, проработав меньше года, уехала на родину.
— С любезного разрешения мсье У Эй Чу, — нараспев продолжал профессор Ба, видимо, излагая заранее заученную речь, — я бы хотел составить вам компанию в этой увеселительной поездке, если, конечно, вы не будете возражать…
Ну, разумеется, мы не возражали. Я чувствовал, что Инке конфузливый француз понравился: она вообще питала симпатию к застенчивым людям. Что же касается меня, то мне импонировала решимость мсье Ба отправиться с нами в первый же день на край света: лучший способ подружиться с коллегами, согласитесь, выдумать невозможно.
— Профессор Ба, — ревниво сказал Хаген, — в отличие от нас с вами знает бирманский язык.
Француз смутился еще больше, и его смуглое лицо стало темно-оливковым.
— Это правда, джентльмены, — пробормотал он, — по материнской линии я бирманец, и в нашем доме всегда говорили на двух языках. Я бы очень хотел, чтобы мой бирманский язык оказался вам полезен…
Профессор Ба питал явное пристрастие к конструкции «Аи шуд лайк» («Мне бы хотелось»), но произносил ее так отчетливо, как англичане (не говоря уже об американцах) не делают уже лет, наверное, триста.
Кстати, я забыл разъяснить, что титул «профессор» вовсе не говорит о почтенном возрасте и о каких-то исключительных ученых степенях: все руководители отделений именовались здесь профессорами, и ваш покорный слуга — тоже.
3
Между тем Ла Тун, взявший на себя отъездные формальности, вернулся к нам с билетами, мы подхватили ручную кладь и двинулись к выходу. Легкость багажа нашего нового коллеги (он просил называть его просто Бени) меня удивила: через плеча у него висела пестрая матерчатая сумка, хотя и плотно набитая. Возможно, Бени не вполне понимал, в какое громоздкое мероприятие он ввязался, да и времени на серьезные сборы у него не было. Во всяком случае, он шел с таким видом, как будто твердо знал, куда направляется.
— Берегись, Тенассерим, — пробормотал Хаген, — русские идут, рашнз ар каминг.
— Почему русские? — улыбаясь, спросил Бени.
Хагену, похоже, не понравилось, что Бени его расслышал.
— Уэлл, сэр, — с неудовольствием (вполне, впрочем, понятным: всегда досадно объяснять собственную не совсем удачную шутку) отвечал он. — Русский профессор, русская мадам лектор, русский переводчик, два русских тьютора, один студент русского отделения — остаетесь только вы, Бени, и мой друг Зо Мьин.
— А вы, Хаген? — спросил я.
— Я изучал когда-то русский язык, — ответил герр Боост. — Я был отличным студентом, а стал плохим профессором. Заметьте: в жизни бывает только так: отличными профессорами становятся только посредственные ученики. Вот слушайте…
Хаген остановился, комически поднатужился и деревянным голосом заговорил по-русски:
