закинув Конон удочку, а вона ни туды ни сюды, вытягнуть не може. Скинув вин штаны и нырнув. Бач, а крючок зачепився за мешок. Ну Конон хоч и дурень, а догадався: видразу в сильраду. Бегом бежал. Як почали ти мешки доставать, так народ умаялся, бо зерно водой набухло. Але ж не пропало. Так верите, той хромовский брательник з досады напывся пьяный в дым, та в том же пруду утонув! Бо полиз дурень у воду, мабуть, думав, що його мешки ще там.
— А как же собрание? Вощенко слушали?
— Та ни, хто слушав, у того хлиба не було, а у кого был попрятан, так те молчком молчали три дня, будто онемели чи воды в рот набрали. И тильки пид кинець третьего дня встал сын куркуля Тапцюры и кричит: «Три дня сиднем сидим, что же вы, громадяне, хотите, щоб мы, як Илья Муромец, тридцать три года сидилы». Тут видразу поднимается Гапка Онойченкова, вдовая солдатка. Руки в боки упирает и обратно кричит: «Ты, Илья Муромец, три дня сиднем сидишь, а три ночи яму копал пид сараем, куда зерно свалил, а потом ту яму дровами заложил!..» Такой гомон поднявся! Председатель сельрады прямо надорвався, кричавши: «Граждане, тише!» А жонка Танцюры как завизжит: «Что же ты, сучья дочь, раньше молчала, а теперь напраслину взводишь!» А Гапка, вдовая солдатка, говорит: «Богом клянусь, что правду сказала». Председатель приказывает: «Гапка, выйди к столу» — и спрашивает: «Что же ты куркуля боялась, молчала?» — «Не куркуля, а бога, бога боялась», — отвечает Гапка. — «А теперь не боишься?» — «А теперь не боюсь, нечего мне бога бояться! Потому что вы не божьи люди, а дьяволовы слуги. Народ кругом голодает, а вы хлеб прячете!» — и плюет на Танцюру.
Что здесь поднялось! «Врет, врет она», — закричала Танцюра и лезет в драку. А Сенька Вощенко и говорит: «А ну, мужики, давайте разнимать баб, а то они покалечатся сдуру». Опять же Сенька говорит: «Чего зря народ баламутить, пойдем да побачим, чи е там в танцюровском сарае, в яме хлеб чи нема его».
— Ну и как, нашли хлеб-то? — спросил Евгений.
— А як же. Та Гапка три года у Танщоров батрачила, она сама ту яму рыла, з ными разом. Это теперь она сознания набралась, а в ту пору заткнули ей рот: дали трохи зерна. А надолго ли хватит с тремя детьми! Вот она и пришла в сознание.
Юхим передохнул, взял предложенную Евгением папиросу, помял ее, полюбовался, сунул в рот и с наслаждением затянулся.
— Духовитая та самая «Сальва».
Евгений засмеялся:
— Бери выше: «Казбек».
— А-а, той, що в бурке. Курил, знаю. Он снова затянулся и продолжал:
— Однако той Гапке был перепуг великий. Увезли Танщоров хлеб, в хате вой стоял, бабы до самого вечеру вылж. А вечером собрались две невестки Танцюры, да подкулачникова жонка Настя — здоровенная баба, да утопленника Хромова две девки-перестарки и жена кривобокая, только голосом берет. Вот такая компания собралась. об-че-ство. Послали девчонку Анютку, чтобы она вызвала Гапку на улицу, мол, в сельсовет ее требуют. Как Гапка вышла, кривобокая закричала: «В колодец ее, стерву, в старый колодец!» Набросились и потащили. Гапка не своим голосом орет, выскочили ее дети с плачем. А Хромова кричит: «И щенков туда же, в поганый колодец!»…
Я аккурат в это время во дворе сбрую ладил. Вдруг мой кобель как взбрехнет! Цыц, говорю ему, а он — пуще. К воротам кидается и мне хвостом показывает: иди, мол, сюда. Слышу крик. Думаю, бабы свару завели, однако слышу слова про поганый колодец да узнал голос утопленниковой жонки. Выскочил я на улицу, гляжу: цельный клубок баб. Ну чистые ведьмы! Тащут Гапку за волосья вниз по улице да ногами, ногами поддают! Ох, стервы! Гапка голосит, а девки Хромовы уже детей похватали… Я, как был с уздечкой в руках, заорал во всю мочь, бегу за ними, а сам кричу: «Караул, мужики, рятуйте!» В эту пору у Демченки справляли крестины. Мужики выпивши были. Как выскочилиони на улицу, так сразу хмель с них сошел. Ну и наподдали куркульским бабам! Вырвали Гапку у них, можно сказать, из рук. И детей. А девки убежали. Им и не попало. Нет.
Юхим снова затянулся, послюнив палец, потушил папиросу и спрятал в карман.
— Кабы не кобель, я б на улицу и не выбег. А не выбег бы, то не скликав бы народ. Утопили б воны Гапку в поганом колодце — факт.
— И что же, — спросил Косиор, — бабам так и сошло?
— Зачем сошло. Отписали в суд, нас свидетелями выставили. Вызывали всех, все по закону. Как же, как же. Два раза ездили в округ. Один раз на следствие, другой — в суд.
— Чем же кончилось?
— Да ничем.
— Как ничем? Были же свидетели.
— То в расчет не взяли. А суд постановил, что имелась драка. Дескать, бабы подрались, невеликое дело. Все виноваты, и нет виноватого. Вот, значит, такая ре-зо-лю-ция.
Евгений много ездил с Косиором и любил эти поездки, несмотря на сложность их именно для него, Евгения. Хотя материалы по округам для таких поездок подготавливались, но на месте получался какой-то новый аспект, и выступление Косиора всегда было неожиданным, повернутым к жизни округа, как он ее увидел в поездке по районам.
Так и сейчас в Ивашковском округе первоначальные тезисы, которые подготовил Евгений для выступления на пленуме окружкома, обросли огромным количеством фактов и наблюдений, которые не входили в противоречие с намеченными тезисами, но углубляли их, а иногда и уводили в сторону.
Евгений имел большой опыт в систематизации материалов, но на этот раз он потонул в них. И откровенно пожаловался на это.
— А вы вот что… — Косиор положил руку на стол ладонью вверх, как бы взвешивая на ней значительность собранного материала, — вы подберите факты по основным каналам: партийное руководство на основных этапах — при проведении коллективизации, здесь момент создания колхозов, все нарушения принципа добровольности, с одной стороны; с другой, растворение в стихии недоверия и нерешительности. И второе: момент консолидации колхоза — поддержка или пуск на самотек. Вот вам грубая схема, разбросайте по ней факты, фактов много!
Евгений усердно работал: сроки были предельно сжатые, работал ночью.
Гостиница окружного центра оказалась на уровне почти столичном: бывшее здание земельной управы, хорошо и красиво переоборудованное, было гордостью местных властей. Секретарь окружкома Борисенко, из молодых партийных кадров, шумливый, востроносый, деятельный, водил по всем трем этажам, показывал гостиницу…
Вдруг Косиор предложил:
— Ну теперь давайте в Дом колхозника.
— А что? — воодушевился Борисенко. — Хиба мы не маемо? Пидемо! — И был очень доволен, когда осмотрели добротное здание.
Посмотрели еще новые бани, школу, кинотеатр. Председатель исполкома, тоже из молодых кадров, покраснел от удовольствия, когда Косиор заметил:
— Красиво живете.
В такой обстановке благополучия Евгений, однако, опытным взглядом улавливал признаки близкой грозы.
Несмотря на экстренность созыва, пленум окружкома был подготовлен очень тщательно.
Евгений любил обстановку этих заседаний и их «диаледрику», как он про себя называл этот процесс как бы разворачивания по спирали, которую Косиор неизменно вносил своим вторжением.
И всегда было так. Начиналось заседание чинно, торжественно и мирно. В тишине спокойные, словно деловитое жужжание пчел, переговоры членов окружкома, шелест бумаги, бесшумные шаги технических работников, раскладывающих материалы по столу, вежливое передвигание стульев.
Постепенно обстановка накалялась, речи — сильнее, напряженнее лица, дым от курева столбом, графины с водой пустеют — скрещиваются мнения!..
Доклад Борисенко был то, что называется: «факты и цифры». Они утверждали средний процент коллективизации по округу — шестьдесят. Борисенко заметил, что имеется некоторый «отлив», тут же
