сказали бы, что она будет так волноваться из-за того, что кто-то где-то нарубал очень много угля… Да она просто рассмеялась бы. Ну что ж, он заработал за смену двести рублей, ему хорошо, а причем тут все они? Особенно на шахте «Наклонной», от которой еще ехать и ехать до «Центральной-Ирмино», где Стаханов.
Между тем — Фрося точно отмечала это — все изменилось вокруг с той минуты, когда прошел слух, вначале только слух, о рекорде Стаханова. Фрося услыхала об этом впервые у хлебного ларька. Там стояло несколько женщин — шахтерских жен. Вдруг подбежала девчонка из бригады подносчиц и закричала: «Бабоньки! На шахте «Центральная-Ирмино» один шахтер сто две тонны за смену хватанул!» — и побежала дальше со своей новостью. Фрося нисколько не удивилась девчонке, она всегда была такая заполошная, но удивилась шахтерским женкам, которые, как ей всегда казалось, принимали все, как есть, обремененные детьми и домашними заботами, и дальше порога нос не совали. И вдруг весть подхватила их словно на волну. И забыв про хлеб, все разом заговорили и как бы сплотились вокруг новости. Фрося услышала, как Марья Спирина выговорила с силой: «Значит, можно столько дать. Значит, и другие могут…» Фросю удивила мудрость этих простых слов. И это — Марья, у которой лицо мучное, как блин, и мысли на нем столько же, как на блине!
Тут стали подбегать другие, но Сашка — продавщица хлебного ларька сбросила свой белый колпак куда попало и крикнула в окно: «Побегу!» И никто не протестовал. А все побежали на шахтный двор. Там уже шел митинг. Уже знали подробности, потому что быстрее слухов неслась весть по телеграфным и телефонным проводам. «Значит, это так важно. Почему? Я же вот не думала об этом. Да, конечно, но другие думали». Фрося вспомнила, как говорил Николай: «Ушел бы с «Наклонной» — пусть без меня наклоняется, скоро совсем упадет». И как в сердцах бросала Люба: «Для кого стараешься? Срам один на этой шахте!» Так неужели потому, что где-то в другой стороне что-то коренным образом изменилось, могли подняться люди и здесь? В отстающей, всегда плетущейся в хвосте шахте? Что могло так глубоко задеть их, затронуть в них скрытое до сих пор от Фроси? Что? Гордость или зависть? «Наверное, сверху нажали, чтобы подхватывали почин, как это говорят», — подумала она, потому что часто так бывало. Но здесь чувствовалось совсем другое: выбегали из домов женщины, до которых никакому «верху» не добраться, ковыляли старики, старые, давно не у дел, шахтеры. Мелькали незнакомые Фросе лица — казалось, вся «Наклонная-бис» вышла на шахтный двор. Зачем? Чтобы услышать все те же слова об Алексее Стаханове, который, вырубил очень много угля…
И теперь всем надо было знать: как? Как он достиг?
С той пронзительностью понимания, которая пришла к ней после ее личного крушения, Фрося уже стала различать отдельные струи в потоке, бушующем на шахтном дворе. Она точно угадывала, что Катерина Круглая, например, слушая о Стаханове, думает о своем муже, Митьке Круглом — чернорабочем. Думает о том, что еще, может быть, не поздно… Был же он забойщиком не из последних. И если бы не случай… Да почему же случай? — Горькая обида на куцего инженеришку, навесившего на него, рабочего человека, ярлык прогульщика. Фрося так ясно представила себе всю историю Круглых. Знала же раньше, слышала о ней, но не задумывалась. А теперь так ясно все себе представила. Только потому, что заметила Катерину в толпе? Или потому, что весть с «Центральной-Ирмино» обнажила, раскрыла человеческую суть? И Катерина думает теперь: если бы ее муж был не таким добрым мужем, не повез бы сам ее, всю перекореженную от боли и страха, с первыми родами в больницу, не отпросившись, не сказавши, — да он просто очумел от жалости к ней, от страха за нее, — если бы не это, был бы Митька Круглый и сейчас, может, как Стаханов. И думая так, Катерина все-таки, наверное, гордится мужем, что поцапался за нее с куцым инженеришкой.
И вдруг увидела Фрося, что за крутым плечом Катерины, низко опустив голову, потому-то она и не заметила его сразу, стоит Митька Круглый. И будто не слышит ничего, смотрит себе под ноги, нечесаный, вялый с похмелья, и на все, что творится вокруг, ему наплевать. Но опять же видит Фрося этим своим новым цепким взглядом, что мучается Митька не с похмелья и слушает так напряженно, что даже губу прикусил, и неспроста тронул жену за локоть. И отвел руку — то ли погладил, то ли сказать хотел что-то. Только в толпе они двое были уже вместе, уже та ниточка, что с болью и злостью когда-то порвалась между ними, снова протянулась. А красивое, умиротворенное сейчас — тут и стала видна красота ее — лицо Катерины без слов говорило: «Да как же иначе? Ну, бывает, запил. И опомнился. И еще покажет себя…»
Так много рассказал Фросе вид этой пары, что она, как бы насытившись, оторвалась от них. И тут же словно о что-то острое зацепилась… Будто один на пустом месте, а не в толпе, стоял инженер Долотцев — так был напряжен и нацелен в одну точку. Словно гвоздь, уже приставленный к стенке, только вот ударить — и он войдет в дерево. Как ему предназначено. Долотцеву многое предназначено — открылось Фросе через этот его отрешенный взгляд. Да, это он ходил по кабинетам со своим проектом. И хоть не очень понятно рассказывал об этом Коля, но главное она схватила. И даже не тогда, когда слушала Николая, а сейчас… Инженер Долотцев просто одержим своей фантазией, как считало начальство, а наверное, он дело предлагает: работу по четырехсменному графику, чтобы лучше использовать машину. Из лавы не вылезал, примеривался… И сейчас видит Фрося: к Долотцеву пробираются из толпы сначала двое, потом еще. Окружают его. Фрося их всех очень хорошо знает. Это забойщики из Долотцевой лавы. Они раньше были за него, но не верили, что он добьется. А теперь поверили… Это так ясно оттого, как они окружили его и хоть молчат, но вроде бы и говорят: «Теперь наша возьмет!»
Да почему? Почему? Почему все изменилось от стахановского рекорда? Она не могла ответить, только видела, только отмечала признаки большой перемены и продолжала искать, накоплять их, да они и сами на нее как бы наплывали, просачивались из толпы, показывали себя.
Просачивались через напускное равнодушие Мартына Хмары: стоял как каменный гордый забойщик Хмара. О чем думает Хмара? «Почему не я?» — вот что он должен был бы думать. Нет, наверное, все-таки он думает: «И я!» Так открывается Фросе новое лицо гордого человека Мартына Хмары. Так, может быть, в этом-то и суть? Суть не в том, что один забойщик накидал очень много угля, а в другом: чем-то он задел каждого, в каждом что-нибудь да пробудил. Разное в каждом. И вместе с тем — объединяющее всех. И важное для всех.
Фрося поискала глазами Николая. Ей надо было найти его: через него откроется больше. Но его не было. И она продолжала слушать. Продолжала, потому что слушала все время, а ее открытия не мешали ей, но как бы углубляли слова, которые бросал оратор, стоящий на опрокинутой вагонетке. Да, почему-то не было ни трибуны, которую подвозили обычно, ни скамеек, видно, не успели — митинг вспыхнул вдруг, и никто вроде не вел его. Люди вырывались из толпы, вытолкнутые ею. И уже в разных речах и по-разному, но одни и те же звучали слова сообщения «Правды»: «Кадиевский забойщик шахты «Центральная-Ирмино» товарищ Стаханов в ознаменование 21-й годовщины Международного юношеского дня поставил новый всесоюзный рекорд производительности труда на отбойном молотке. За 6-часовую смену Стаханов дал 102 тонны угля».
И то, что вначале звучало общо, неконкретно, уже воплотилось во вдруг оживших цифрах: Стаханов один дал десять процентов суточной добычи шахты. А то, что в среднем за смену забойщик давал около семи тонн, это все знали, а Коля уверял, что дал бы не меньше Свиридова с шахты «Артем», который давал сорок тонн, если бы ему, Коле, не ставил палки в колеса этот самый сменный мастер Чистяков, о котором постоянно шла речь. И уже Фросе казалось, что нет на него управы, на вредителя Чистякова…
Но вот он, Чистяков, около самой вагонетки-трибуны. Лицо у него вовсе не вредительское, а очень задумчивое. Видно, что стахановский рекорд ему словно снег на голову свалился. И весь вид его ясно говорит: «Нам бы так, ^ да кто б мог подумать…»
Левушка стоит в стороне, ну уж его мысли Фрося знает точно: «Заработать сразу столько! Это значит, можно домой ехать с большими деньгами. И дом уже не под дранкой — под железом или под шифером…» Рывком он надвигает чуть ли не на самый нос себе кепку, словно хочет укрыться под ее козырьком.
И тут вскакивает на вагонетку Николай. Как будто впервые его видит, Фрося всматривается в его мальчишескую, узкоплечую, вовсе не «забойщицкую» фигуру, в темное, зеленоглазое лицо с характерным вздернутым носом. Внутренне сжавшись, она подумала: «Ну зачем он? Сейчас начнет кричать, задевать своего Чистякова, а здесь другое надо…» Она не знала, что именно другое, но когда Коля заговорил, то подумала, что он может сказать как раз нужное. И дальше поняла, что это будет ответ и на вопрос: как? Как
