– Мы с Курбатовым не были приятелями. Мне он о своих планах не докладывал.
– А ты мог бы навести справки?
– Да зачем тебе это?
– Я хочу знать. – Мой голос тверд. Когда-то точь-в-точь таким тоном я говорила, в какой день и час жду его с готовым рефератом. И не дай бог ему просрочить. Он тут же ломается:
– Хорошо, я попробую. Кстати, как ты собираешься выкручиваться?
– Мне надо кого-то подставить.
– В смысле? – напрягается он.
Это не нравится мне еще больше, чем его ловкий уход от разговора о моем назначении. Интересная игра: я знаю, что ты знаешь. Мои худшие подозрения, похоже, оправдались. Что с него взять? Приемный сын гиены!
– Хорошо, просто расскажи мне о человеке из министерства.
– Да я его почти не знаю, – отнекивается мой Саша.
– Ты врешь, моя радость, – ласково говорю я. – Могу поверить, что вы с Курбатовым были едва знакомы, но в жизни не поверю в то, что кандидатуру от министерства не согласовали с тобой.
– Он чей-то родственник, – мямлит Саша.
– Чей?
– Гера, может, мы найдем другой способ?
– Не поняла?
– Не надо никого подставлять.
– Ты предлагаешь мне сесть в тюрьму? – расхохоталась я.
– Ну зачем же? – он опять отводит глаза.
Я понимаю, что пора менять тему разговора. Саша чиновник. А от чиновника никогда ничего не добьешься в лобовой атаке. Даже элементарная взятка – многоходовая комбинация. Когда учредят Институт коррупции, на факультете Откатинга будет целая кафедра, которую так и назовут: Взятка. Мой Саша запросто может стать доктором коррупционных наук. А я хочу взять его голыми руками!
Голыми руками надо браться за другое место. А лучше ртом. Тогда Саша очень легко идет на сделку. Он ко мне за этим и приезжает: за сексом. Мы образуем доминантную пару, которая могла бы править миром, не будь он сыном гиены.
Получить должность ректора, будучи женщиной, не имея при этом влиятельного мужа, родителей голубых кровей и огромные деньги на банковских счетах, можно только путем интриг. Это высший пилотаж. Саша будет сопротивляться изо всех сил. Но мне надо его переиграть. Показать, где его место. Поэтому от лобовой атаки я уклоняюсь первой. Пусть думает, что поле боя осталось за ним. Что я легла под него, вот как сейчас, и обслуживаю его потребности.
– Твои соседи еще не переезжают? – шепчет он, когда я слишком уж громко вскрикиваю.
– Нет… продают билеты… вечерний сеанс дороже…
– Почему? – Он кусает мочку моего уха.
Вместо ответа я сжимаю его ногами и буквально вдавливаю в себя. Мышцы влагалища становятся стальными, его член, как в клещах. Теперь кричит он. И тогда я внезапно его отпускаю.
У соседей сегодня должен быть неплохой барыш. Когда мы встречаемся, они опускают глаза, а я, напротив, гордо вскидываю подбородок.
– Теперь моя очередь первой идти в душ!
Он легко уступает. Я же, включив воду, на цыпочках иду к дверям спальни. Так и есть: сын гиены звонит по мобильному телефону.
– Ничего не получилось. Баба упертая, я знаю ее много лет. И как мы ее будем ломать? Она все равно не признается. Хорошо, я понял. Ситуация непростая. Я тебя услышал. Все, не могу больше разговаривать. До завтра.
Я возвращаюсь мокрая и счастливая. Скоро меня опять вызовут к следователю. И я знаю, о чем будет разговор. Предупрежден – значит вооружен.
– Ну что, еще разок? – весело спрашиваю я Сашу.
– Тебе что, мало?
– Я ведь не знаю, когда мы еще увидимся. И увидимся ли? Вдруг меня посадят?
– Обойдется.
Он целует меня в нос. В его голосе грусть. Я много для него значу, но на него давят. Если бы был какой-то другой способ…
– Гера, а если замять дело с помощью взятки? Я знаю, у тебя есть деньги…
– За самооборону выдать не получится. Ну неужели мне сказать, будто он хотел меня изнасиловать? А я, как знала, приехала с пистолетом! Если бы это случилось у меня дома, то да. Но брать на любовное свидание оружие – это круто даже для меня.
– Ладно, мы что-нибудь придумаем.
– Непременно.
Я уже придумала. И тебе, милый, это не понравится. Но ты не оставил мне выбора.
Львенок
У гиен два врага: львы и собаки. Приручить льва – дело непростое. Но он еще не лев. Львенок. Мой Ярослав Борисович Глебов. Ему так не терпится меня посадить, что и недели не проходит после нашей первой встречи, как я получаю очередное приглашение. Поскольку я знаю, о чем пойдет разговор, я к нему готова.
– Здравствуйте, Георгина Георгиевна! Проходите, присаживайтесь! – выстреливает он. Ни одного прокола! Даже мое имя-отчество произнес без запинки! Способный ученик! Начало многообещающее.
Я сажусь и скромно натягиваю юбку на колени. На мне ажурные летние сапоги на высоченном каблуке, а ноги у меня очень красивые. Мужчина не может этого не заметить.
– В деле открылись новые обстоятельства! – откровенно радуется Ярослав, извините, Борисович.
– Объявились свидетели, – говорю я с усмешкой.
– А вы откуда знаете? – он ошарашен. – Вам что, известно, что вас видели?
– Поскольку я не отрицаю, что вечером двадцатого июня была в доме у Курбатова, то, разумеется, меня могли видеть. Вряд ли соседи. Полагаю, гастарбайтеры. Молдаване, так?
Поселок, где жил Курбатов, элитный. Не думаю, что там нанимают узбеков. А молдаване замечательно кладут плитку. Я знаю, что в одном из домов идут отделочные работы, поэтому молдаване.
– Так вы тоже их видели?!
– Раз они видели меня, почему я не могла видеть их? На зрение не жалуюсь. Мало того, у меня дальнозоркость. Ведь я старая жопа.
– Мы с вами, кажется, договорились, что вы будет вести себя как подобает!
– То есть не материться? А вы, Ярослав? Вы знаете плохие слова или только хорошие?
– Я на работе нахожусь!
– А я нет. Приходите ко мне на работу и сможете убедиться в том, что я всегда соблюдаю правила хорошего тона.
– Господи, вы же интеллигентная женщина! Ученый! Доктор не каких-нибудь там, а педагогических наук! Педагогических!
– Что, по-вашему, несовместимо с употреблением ненормативной лексики?
– Разумеется!
– Как вы ошибаетесь! Матерятся все, причем люди интеллигентных профессий так же охотно выпускают пар, как и укладчики шпал. В московских пробках научится материться лауреат конкурса имени Чайковского и романтический поэт, девочка-скрипачка и рафинированная дама, чьи предки голубых кровей веками носили графский титул. Суть нашей теперешней жизни невозможно выразить нормальными словами. Зато есть одно словечко, которое подходит в точности. Это полный…
– Замолчите!
– Молчу, молчу… – Я демонстративно зажала ладошкой рот. Ишь! Неприличные слова ему не нравятся! А как я еще могу выразить свое отношение к тому, что со мной происходит? Каким таким словом? Пятнадцать лет за решеткой! Это и есть полный… Молчу-молчу.
