Засмотришься да заслушаешься, так что вдруг позабудешь, что рядом пышут злобой первые красавицы и скучает всеми покинутая ее величество.
Неудивительно, что придворные дамы распускали о Юлии Павловне самые нелицеприятные слухи, моля бога, чтобы тот наказал заслужившую все кары небесные фрейлину Ея Величества, графиню Юлию фон Пален-Литта, последнюю Скавронскую. Впрочем, ее жизнь отнюдь не была столь уж безоблачна. Молва упорно приписывала ей романы то с одним, то с другим вельможей, пока наконец, все не сошлись на том, что Юлия обольстила самого государя. Роман был недолгим, но ярким и бурным. В результате Юлия была вынуждена на некоторое время оставить свет, явившись ко двору, уже потеряв страстную привязанность своего венценосного любовника и раз и навсегда утратив способность иметь когда-либо детей. Юлии тогда исполнилось двадцать пять лет.
Тогда-то императрица позаботилась о том, чтобы как можно скорее выдать соперницу замуж за полковника, графа Николая Александровича Самойлова, убрав ее, таким образом с глаз долой. Выбор жениха был странен уже потому, что всего за какой-нибудь месяц до свадьбы Николай Александрович привлекался к следствию по делу декабристов (в частности, упоминался в показаниях Никиты Михайловича Муравьева) и имел все шансы разделить печальную участь своих друзей. Но… вот же странность — вдруг совершенно неожиданно его явная причастность к заговору по Высочайшему повелению была оставлена без внимания, а его имя из дела Муравьева просто исчезло. Мало этого, ему было милостивейше разрешено жениться на первой красавице и фрейлине Ея Величества, что скорее походило на подкуп, нежели на что- либо иное. Поговаривали, будто Александр I пристроил, таким образом, свою бывшую любовницу, дабы избежать публичного скандала и дальнейших семейных ссор.
Сплетня укреплялась, день ото дня обрастая новыми и новыми подробностями. Прекрасная, на первый взгляд, пара, но Юлия Павловна и Николай Александрович были холодны и абсолютно равнодушны друг к другу. Поговаривали, что Николай Александрович любил другую даму [37], жениться на которой не позволила ему его вздорная матушка. Мало этого, игрок и пьяница, он проигрывал свое и ее состояние в винт ночи напролет, вместо того чтобы наслаждаться подле прекраснейшей женщины.
Через два года после венчания супруги развелись по обоюдному согласию, и Юлия с остатками своего приданого вернулась к отцу. Тем не менее, они продолжали встречаться, ведя непринужденные дружеские разговоры и совместно участвуя в обедах и праздниках, так что придворным кумушкам оставалась только догадываться об истинных отношениях бывших супругов. Впрочем, долго сплетничать не удалось, так как вскоре после развода граф Самойлов был отправлен в действующую армию генерала Ивана Федоровича Паскевича.
Обо всем этом мог поведать мне сам Карл, но он этого не сделал, да я и сам все знал. Они познакомились, когда уже после развода Юлия Павловна отправилась в Италию.
1827 год, Рим, салон Зинаиды Волконской. Там они повстречались в первый раз, удивившись: она — тому, что до сих пор ни разу не видела знаменитого Карла Брюллова, он — тому, что всю жизнь искал именно ее. Слабыми отражениями прекраснейшей из женщин воспринимались итальянки с его полотен: «Итальянское утро», «Полдень»… — все его модели похожи на эту таинственную, прекрасную, точно солнце, женщину, но все же не то. Копии, тени, а он ждал именно ее. Почему же не раньше? Почему же именно теперь?
Картина «Последний день Помпеи» не могла состояться без божественной Юлии. Ее — женщину, о которой он грезил во сне и наяву, Карл должен был писать. И Юлия появилась, сметая все на своем пути, — яркая, властная, сотканная из мрака и огня[38].
Вместе, рука об руку, они бродили по развалинам Помпеи, мечтая когда-нибудь соединить свои судьбы. Впрочем, их судьбы были непросто соединены, они срослись, сплавились в единое целое. По просьбе Юлии Павловны Александр Брюллов построил ей роскошный дом в имении Графская Славянка под Петербургом и Дворец на Елагином острове, строил для прекрасной заказчицы и своего везучего брата, чьи вкусы и замечания он тоже учитывал.
Почему же нет? Почему же не Юлия Павловна сделалась в конечном итоге женой Карла? Почему, бежав от нее, как бежали помпейцы от разбушевавшегося Везувия, он угодил в сети Эмилии Тимм, из-за которой теперь на него свалились все кары небесные? И главное, где теперь коварная Юлия? О чем она думает в своем Риме, Париже или на Сицилии? Неужели не чует своим прославленным женским чувством, что он — ее Карл, ее и только ее Бришка умирает здесь без нее?
Внезапно Карл объявил, что вынужден приостановить работу и спешно покинул меня, ничего толком не объясняя. Немало удивленный и смущенный подобным поворотом дел, я проводил его до дверей. В прихожей, теребя в руках старую шляпу, Карла дожидался один из его учеников — коренастый и грубоватый Гришка Михайлов, которого я настоятельно просил Брюллова не приводить в дом, хотя бы когда там находится мое семейство.
Коротко поклонившись мне, Михайлов криво ухмыльнулся и тут же бросился шептаться с Брюлловым, то хватая его за одежду, то чуть ли не повисая на плечах. Все это было более чем неприятно. И окажись на месте матерюжника Михайлова кто-то другой — тот же Илья Липин или даже Аполлон Мокрицкий, тоже неприятнейшая, в сущности, личность, то им хотя бы можно было сделать замечание. Карл был не менее моего смущен бесцеремонностью своего ученичка; несколько раз он беспомощно пытался что-то сказать мне, но всякий раз нахальный Гришка шипел на него, заговорщицки ухмыляясь и подталкивая Брюллова к дверям. В результате они запутались в бархатной шторе и, сорвав ее, повалились на пол одним сопящим и ругающимся клубком.
— Прости, Петя, тут такое дело, — наконец Карл вырвался из навязчивых объятий Михайлова и, грубо отпихнув его, подполз ко мне. — В общем, я сам толком не понял, но вот он говорит, будто бы Тарас Григорьевич только что пытался покончить с собой!
Я ахнул, а Гришка, взяв Карла за плечи, делал отчаянные попытки поставить последнего на ноги.
— Сейчас он у Жуковского, в жутчайшей меланхолии, и… в общем, каждая минута дорога.
Я сам проводил их до извозчика, на котором приехал Михайлов, и остался ждать новостей.
Да, скорее всего, устал ждать бедный Тарас, когда Карл с друзьями соберут для его выкупа 2500 рублей, да и скрутил для себя петельку. Дело-то нехитрое… хотя не по-христиански как-то. Впрочем, не исключено, что никакой попытки и не было, а только крик один.
Вообще, Тараса Григорьевича мне по-человечески жалко, и, наверное, было бы правильно сейчас одеться и поехать к Жуковскому, но кто меня туда звал? К тому же я представил, сколько там уже собралось по этому поводу народа. Наверняка все ученики Карла, и первым — вездесущий Мокрицкий. Вот ведь прилипала эдакая. Свинью легче живописи выучить, нежели этого лодыря и красатулю, как он, по всей видимости, сам себя величает. Мнит о себе черте что, прилюдно называет себя первым учеником Великого Карла, а на деле Брюллов держит его единственно оттого, что тот читает ему да за вином бегает. Нет, чтобы взять к себе в мастерскую Федотова, Павел Андреевич хоть и бедней церковной крысы, но таланта в нем… любого из учеников Карла за пояс заткнет, но и собой помыкать не позволит. Из офицеров, понимать надо. Так нет же, Карл окружил себя бездарями и лентяями. Впрочем, это чисто мое мнение. Тем же вечером зашел Лукьян с запиской. Занятый в мастерской, Карл Павлович просил меня зайти, коли я не слишком окажусь занят. Что же… вечернее время у меня обычно посвящено семье да друзьям. Сегодня же я ждал его, дабы продолжить начатую работу. Но, должно быть, действительно важное дело, раз сам зовет.
Я оделся, взял с собой записи и вышел из дома. Красные окна брюлловской мастерской были далеко видны, мне всего несколько шагов до него, рукой подать.
Я застал Карла за заполнением каких-то бумаг. Впрочем, делал он это не на столе. Как обычно, стол был завален рисунками, а на ступеньках лестницы, ведущей на антресоли, где располагалась спальная комната.
Как выяснилось, подготавливал документы для лотереи. У нас при дворе любят лотереи. Самая забавная из них выглядит так: собирают некоторое количество дорогих вещей: подсвечники, искусно сделанные пряжки для ремней и туфель, веера, перчатки, сервизы, прочее; каждому предмету соответствует игральная карта. Точно такие же карты, но без указания, какая что обозначает, выставлены
