дня, игр и беготни, дети безропотно разбрелись по своим кроватям. Чиро проводил Амариллис в тихую комнату, расположенную рядом с детской, обставленную спокойно и разумно — небольшой стол, рядом кресло, скамья-ларь у окна, выходящего в сад, и две кровати — одна для Амариллис, другая, маленькая, стоящая у изголовья первой — для Судри.
Эллил помог Амариллис уложить сына и сел у окна, подождать, пока она сама соберется отдыхать.
— Здесь всегда так, госпожа. Не успеешь оглянуться — уже и ночь настала. Вам пора отдыхать. Завтра будет новый день… успеете на своего Судри наглядеться.
— Я знаю… — Амариллис покачала головой. — Вернее, надеюсь.
И вправду утомившаяся девушка все еще неверными ногами шагнула к своей кровати. Усталость навалилась на нее, положила на плечи мягкие тяжелые лапы, норовя опрокинуть в подушки. Амариллис разделась, натянула на голову ночную рубаху, заботливо разложенную поверх покрывала.
— Чиро, ты мне расскажешь как он рос? Я все еще не могу поверить… уснуть, держа на руках младенца одного дня от роду, а проснуться и застать такого взрослого…
— Конечно, расскажу. Завтра. А сейчас отдыхайте… иначе я нас вас матушке мшанке нажалуюсь.
Амариллис сонно улыбнулась и в который раз приподнялась на локте, чтобы взглянуть на спокойно спящего сына. Она рассматривала его лицо, такое серьезное и безмятежное, взгляд ее скользил по прядям светлых волос, падающих на острое ушко, перебирал полукружие темно-пепельных ресниц, бросающих легкую тень на загорелую щеку… и, сама того не замечая, она дышала в такт его сонному дыханию, мерно вздымающему одеяльце. Насмешливый рот наблюдавшего за ней эллила смягчился; ни за что на свете он не признался бы в том, что привязался к Судри больше, чем ко всем остальным детям, и в том, что одновременно и ждал, и боялся этого дня. Чиро опасался, что Амариллис окажется неготовой к материнству, испугается, а то и не признает сына. Страх отпустил его, едва он увидел как эти двое обнимаются, как отражаются друг в друге их лица; эллила поразило, как час назад совершенно безвольные пальцы смогли крепко и ласково держать детскую ладонь.
Наконец Амариллис снова опустила голову на подушку и закрыла глаза; уже сквозь сон она спросила:
— Совсем забыла… Чиро, где мы? Что это за место? — и, не дожидаясь ответа, через мгновение уже спала.
Эллил спрыгнул с сундука и пошел к дверям. Уже на пороге он оглянулся и тихо сказал:
— Это Арр-Мурра, госпожа. Здесь вы в безопасности.
И вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Песнь Открывающих Врата
Бенетнаш любил здесь отдыхать. Он открыл это место не так давно, но успел оценить его по достоинству. Невероятных размеров мир, тяжелый и спокойный, как родная стихия этого Дракона. Здесь не было никого из тех, о ком всегда заботился его брат Мицар, ни единой живой души. Один только камень. Каменные равнины, горы и пропасти, каменные реки и водопады, каменные леса… В этом мире, окрашенном в графитово-серые тона, можно было увидеть вереницы причудливых изваяний, созданных временем и ветрами, ни на что не похожих и удивительно красивых. Здесь необозримые равнины, усеянные блестящими мелкими обсидиановыми осколками, были похожи на расстеленный мех, играющий на солнце. Плоскогорья, подобные гигантским лестницам, прорезали узкие извилистые ущелья, в которых ветер то насвистывал залихватские мелодии, то принимался гудеть торжественно и гулко, как орган. Высокие арки, устремляющиеся в черно-зеленое небо, выстраивались в длинные ряды, в уводящие неизвестно куда аллеи… Освещали все это молчащее великолепие два бледных серебряных светила, будто два немигающих глаза, лишенных всякого выражения, бесстрастные и невозмутимые.
Бенетнаш всегда приходил сюда после ритуала — неважно, Открытия ли, или же Запечатывания. Приходил, чтобы побыть в молчаливом достоинстве родной стихии, поразмыслить о том, что ожидает тот мир, которому они оказали честь своим прикосновением. Он сжимал свое бестелесное тело до безопасного для каменного мира размера и усаживался на вершине одной из плоских гор, похожих на спилы каменных дерев, или вытягивался на дне гигантского каньона, или как сейчас — ложился на поверхность каменной реки и позволял ей нести себя, лениво покачиваясь на неспешно текущих округлых валунах.
А ведь не так давно он, такой спокойный сейчас, носился в легком воздухе Междумирья подобно раскаленному кристаллу горного хрусталя, выписывая ритуальные петли…
От начала времен мир, в который строились Врата, выбирал один из Драконов. Он наблюдал за ним, иногда не одно столетие, потом созывал своих собратьев и просил их помощи. Редко когда Драконы отказывали собрату, однако если такое случалось, тот никогда не держал обиды. Чаще всего Врата строили Зеленые Драконы, реже всего — Черные; к слову сказать, ваш мир избрал именно Черный. Если вся восьмерка соглашалась с тем, что избранный мир достоин быть открытым Мирозданию, проводился ритуал, о котором можно сказать очень немногое, да и то — с изрядной долей неуверенности в убогих человеческих словах. Начинал его выбравший — он двигался по одному ему понятному рисунку, оставляя за собой мерцающий шлейф. Вслед за ним начинали движение и другие Истинные Драконы; один за другим вступали они в это подобие танца с неимоверно сложными фигурами, разучивать которые приходилось сразу же во время премьеры. В финале они двигались один за другим, будто живая цепь, не имеющая ни начала, ни конца, где золото плавилось в ледяном пламени, а черные тени прорастали молодой травой. Восемь становились Одним — и в этот миг они обращались стрелой, летящей в самое сердце закрытого мира, проходили сквозь все тысячелетние наслоения отражений, пронзали их — так тонкая стальная игла прокалывает шелк. Одного этого мгновенного удара-укола было достаточно. Танец Драконов замедлялся, один за другим они покидали его; последним всегда уходил Черный.
…Бенетнаш перевернулся, погрузился в неспешный каменный поток, но даже такое движение казалось ему излишним. Дракон вынырнул и поднялся в воздух. Несколько минут полета — и он опустился на ровную площадку высоко в горах, откуда ему была видно бескрайняя равнина, монотонность которой прерывали редкие группы черных ониксовых изваяний, похожих на замерзшие водоросли, извилистые и тонкие. Дракон сел, сложил крылья, положил голову на прохладный камень и прикрыл глаза. Если бы кто-то сподобился увидеть его со стороны, то вряд ли отличил от таких же серых, бугрящихся выступами валунов, громоздящихся над пропастями.
И все же ритуал Открытия приносил им немалую радость, всем, даже невозмутимому Белому и ему, неподатливому и недоверчивому Серому. Чего никак нельзя сказать о ритуале Запечатывания.
Бенетнаш помнил, что когда его настиг тот самый призыв, он облетал окраинные миры. Этот зов не терпел отказа или промедления, повинуясь ему, Дракон изо всех сил устремлялся туда, где рвалась ткань Мироздания. Такое случалось, если в открытом Драконами мире принимал последнюю смерть бесцветный Мастер. Тогда то, что было материей, и светом, и огнем, и движением — все обращалось в темноту, пустоту
