пещера, оказавшаяся обычным тупиком одного из ответвлений. Вокруг был сплошной камень, и сколько они не шарили бледными фонарными лучами, им не удалось выхватить ни одного следа хоть чьего-то присутствия. Через сотню-другую шагов не по себе стало даже гному, поскольку он никак не мог узнать в этом подземелье ничего из творений гномов или же цвергов.
— Не наше место. — Обреченно повторял он. — Очень глубоко, не слышу ни работающих шахт, ни выбранных каверн. И не слышу воды. На мили вокруг — ни капли воды. Да где же мы?
— Почему обязательно как под землей, так непременно ваше место? — спросил Иво. — Почему не просто сеть пещер и коридоров? Природная…
— А потому, что природа так не делает, — сказал, как отрезал, Маульташ.
— Остановитесь. — Брохус бросил менто всем сразу, резко и бесцеремонно. — Идите ко мне.
Не споря, все подошли к зашедшим вперед брохусу и Више, встали вокруг.
— Там, впереди, — Тойво по-прежнему не размыкал губ, — кто-то живой. Не зверь, не человек… не растение.
Эльфы, тем не менее, не сговариваясь, надели боевые перчатки.
— Он один… и очень слаб, я еле слышу его. Я пойду первым, аспиды — за мной. Остальные подождут здесь.
В полной тишине они разошлись: трое остались стоять, затаив дыхание, трое направились вперед. Через десяток минут ожидания, вязнувших в тишине как пальцы в густом меду, раздался голос Иво:
— Идите сюда.
Коридор вывел их в просторную, но невысокую пещеру; никаких источников света, кроме белесых гномовских фонарей, не было, поэтому разглядеть все в подробностях не представлялось возможным. Брохус и аспиды стояли возле чего-то, похожего одновременно и на алтарь, и на погребальные дроги.
На высоком каменном столе лежал юноша, судя по размерам стола, роста он был совсем не человеческого, и, если бы не его лицо, можно было бы предположить, что это последний чудом выживший велигора. Юноша был не просто худ, он был изможден до последней степени, о таких говорят — «кожа да кости». Его длинные черные волосы свешивались со стола, кольцами завивались на полу, терялись в полумраке залы. А лицо, несмотря на истощенность, было молодым и прекрасным. Эту изначальную молодость не могли отменить даже бесчисленные морщины. Кожа неизвестного была странного зеленоватого оттенка, не похожего на орочий, руки и ноги, казалось, уже сливаются с камнем стола, но широкая грудь все еще слабо и редко вздымалась.
Виша уловила странный звук, повернула голову — и застыла. Оба эльфа стояли на коленях, сжимая головы руками, и плакали. Их плач был почти беззвучен, лишь изредка прорывался горестный стон, но такая была в нем боль, что девушке стало не по себе. Она отыскала взглядом Тойво — он стоял у изголовья лежавшего.
— Виша. — Тихо позвал ее брохус. — Дай мне воду.
Спотыкаясь, Виша подошла к Тойво, нашарила в сумке флягу с водой из иремского фонтана и протянула ее просившему. Тойво открыл флягу и очень осторожно наклонил ее над губами юноши, сжатыми, пересохшими как два цветочных лепестка, засушенных между страницами книги. Несколько капель пролились и скатились вниз, по щекам, даже не смочив иссохший рот. Но следующие уже впитались в затрепетавшие губы, а следующие заставили их раскрыться. Тойво приподнял голову лежащего и чуть сильнее наклонил флягу. Тонкая струйка воды поблескивала в свете фонарей, вздрагивало морщинистое горло… Очень скоро небольшая фляга опустела.
Он открыл глаза, огромные, и, что особенно поразило Вишу, радостные, оглядел всех, склонившихся над ним. И улыбнулся. Вздохнул поглубже, медленно привстал, опираясь на руки-плети.
— Братья мои… — он звал эльфов. — Идите ко мне.
Эльфы встали с колен, приблизились к оживающему на глазах юноше. Он оглядел их, все так же улыбаясь.
— Вы повзрослели.
Виша смотрела на говорившего, не помня себя от изумления. Это лицо, расцветающее у нее на глазах, — широкий лоб, плавно изогнутые брови, глаза, приподнятые к вискам, тонкий нос, губы красивого и чувственного рисунка, — она видела его, и не раз. В музее искусств в Лис-Арден, в отделе нильгайских древностей, особое место занимали скульптурные изображения Калима. Эльфы не стали уничтожать их или прятать в самые дальние запасники, оставили все как есть. И у Виши была не одна возможность рассмотреть нильгайского бога как следует, тем более что от созерцания такой красоты оторваться было сложно. Перед ними, слабый и изможденный, едва живой — был Калима, бог всех растений Обитаемого мира.
— Прости нас. — Хрипло выговорил Иво. — Мы предали тебя. Ведь мы всегда знали, что это не ты…
— Братья… — Калима смотрел на эльфов с такой любовью, что у Виши заныло сердце. — Вы не могли поступить иначе. Не казните себя.
Кто-то тихо дернул Вишу за рукав. Это шаммахит, не вынеся напряжения, хотел и боялся спросить, что происходит.
— Альх… — Брохус позвал флюгера. — Открой свое сознание. И ты, Мауль. Слушайте меня.
Виша поняла, что хочет сделать Тойво и с готовностью распахнула свой разум. И все они увидели то, что совсем недавно узнали эльфы, что повергло их в такое раскаяние.
Давным-давно, волею случая, принявшего облик двух эльфов, спрятавшихся за личинами нильгайцев, зерно, хранящее росток будущего Калима, было совобождено из храма, где жрецы всеми силами пытались ускорить его пробуждение. Калима был недоволен подобным своеволием, он не хотел спешить и был рад возможности оказаться подальше от своих почитателей. Чтобы обезопасить себя, он создал себе двойника — такое же зерно цвета гранатового сока. Но творя себе подобного, бог поступил легкомысленно и поддался соблазну переместить в него все те темные энергии, которыми так щедро питали его жрецы. Его самого они раздражали, как термиты или древоточцы. Себе он оставил совсем немного заимствованных сил, его же собственные спали. Калима устроил так, что двойник, по сути, его брат- близнец, оказался в пределах его старого храма, развороченного симханом. А сам улегся спать, чтобы явиться миру в срок — и ни часом ранее. Шли дни, утекали годы, таяли столетия… и вот однажды Калима разбудили.
Он был тогда слабым, юным ростком по своим силам, он только-только начал отрываться от земли. Кто-то схожий с ним, но гораздо более сильный — и властный — сковал его волю, и приказал тем, кого Калима любил больше себя самого, унести его из Леса. Его спрятали глубоко под землей, в лабиринте лавовых коридоров, которые не пропускали ни звука, ни света, ни капли воды. Тот, другой, швырнул юного бога на каменный стол, наслаждаясь своей силой, и сказал:
— Теперь я бог этих созданий. Я поведу их к славе и могуществу. С тобой они были лишь жалкими слугами. А ты… ты сгниешь здесь.
Калима остался один. Но и сквозь толщу земли и камня он слышал, как один за другим его дети сдаются на уговоры и посулы самозванца, чувствовал, как ломается сознание Леса и как начинается война. Угасая в кромешной тьме, едва живой, он был с каждым из своих детей в их смертельном самоослеплении. И он был со своими братьями в день их скорби. Когда пал Лис-Арден, Калима впал в забытье, подобное смерти, и вряд ли бы превозмог его, если бы не…
Кто сказал, что черные лавовые коридоры — пристанище смерти, что жизни нет дела до них? В крохотные трещины, проточенные водой, спустились длинные, цепкие корни деревьев. Они, жители окраин, жалкие остатки бывшего эльфийского леса, остались верны своему богу. И в награду за это им дано было стать его спасением. Они не могли дать ему света, но могли понемногу питать его, не позволяя угаснуть во тьме. Благодаря им Калима смог дождаться.
— Так вы знали, что тот, в Нильгау — не истинный Калима? — недоумевая спросил шаммахит эльфов.
— Мы знали Калима. — Только и ответил Ика. — Все понимали, что Лесом правит узурпатор. И ничего не сделали, чтобы найти истинного бога.
— Постойте, — перебил их гном. — Лавовые коридоры? Остатки эльфийского леса? Так я вам скажу, где мы. Ох ты… Мы за мусорными пустошами, прямо под стенами Лис-Арден.
