долго обсуждал с нотариусом положение завещания, которое запрещало мне проводить всякие перемещения персонала в течение года. Я хотел уволить мисс Филд за то, что она заставила меня ждать в приемной, когда была секретаршей Энджи. Нотариус отсоветовал мне увольнять ее. В итоге мисс Филд осталась на месте, но я нашел нужное решение — назначил ее во второстепенный отдел.
И все это время я старался разыскать Энни. Я не верил в ее смерть. Если она была жива, что с нею случилось? Но я не мог поручить расследование этого дела частному детективу из опасения где-нибудь наследить.
Я отчаянно напрягал память и в конце концов вспомнил название улицы, где жили ее родители. Затем вылетел в Баффало. Нашел их дом в зажиточном пригороде. Остановив взятую напрокат машину в сотне метров от их ворот, стал наблюдать. Иногда я отъезжал, делал круг по кварталу таунхаусов, чтобы не привлекать внимание к моей машине и к длительному стоянию перед домом. Я отследил уходы и приходы некой довольно высокой женщины с коротко постриженными волосами, большими руками и походкой, слегка напоминавшей лошадиную трусцу. Не она ли была матерью Энни? Она окликнула соседку и завела с ней нескончаемую беседу через палисадник, разделявший их участки. Потом я увидел, как к дому подъехала машина, за рулем которой сидел мужчина с лысым черепом. Он загнал свой «бьюик» в гараж с автоматически открывавшейся дверью, затем вышел из дома и забрал почту из почтового ящика, прикрепленного снаружи к белому забору. Может, это отец? Я старался прочесть на их лицах отчаяние, смятение… Но не увидел ни малейшего признака траура, ни малейшей печали… Их лица были безмятежны и спокойны. Я позвонил им из телефонной будки, хотел представиться приятелем Энни, но, услышав «алло», произнесенное голосом ее матери, повесил трубку. Эти люди не были в отчаянии, не испытывали никакого огорчения, не держали в руке мокрый от слез платок. Ничего. Они были как все.
Я подумал о драгоценностях, об украшениях Энджи. Они были известны ювелирам. Энни, возможно, могла бы продать только извлеченные из них камни. Одна подвеска была выполнена в виде совы с глазами из рубинов, изумрудным телом и бриллиантовым клювом. Это была уникальная вещица, равно как и брошь в виде ограненного бриллиантами слона. Был еще и тигр из сапфира и топаза, золотая пантера с изумрудными глазами. Была также и голова льва, которую нашли на теле. Чьем теле? Зверинец миллиардерши, она однажды снялась с ним для журнала «Матч». Я видел это в архивах, Энджи собирала посвященные ей вырезки из печатных изданий.
А если Энни уехала в Австралию, на Таити или Гавайи, уверив родителей, что с ней все в порядке? Исчезла для того, чтобы помочь мне выпутаться? Это было сомнительно. Она была доброй девушкой, но отнюдь не святой. Меня преследовал образ Энджи, мне не хватало Энни. Я был приговорен к полному молчанию. Как только я чувствовал, что во мне возрастает навязчивое желание «искать Энни», я отправлялся в Лас-Вегас. Я возвращался туда, чтобы посетить те места, где я бывал с Энджи, надеясь там увидеть Энни.
У меня появилась привычка делать так: я прилетал в Лас-Вегас, брал напрокат машину в аэропорту и ехал к озеру Мид. Я часами кружил вокруг озера цвета купороса. Иногда ехал к плотине Гувер-Дэм. Я проезжал по мосту, который соединял два штата и по обеим сторонам которого щетинились гигантские антенны. Переехав мост, я оказывался в штате Аризона. Само название Аризона завораживало меня. Я все еще был очарован Америкой и называл это «безумной любовью к континенту». Итак, я был в Аризоне, и что с того? Это означало — нигде… Я возвращался назад к озеру Мид, вел машину как автомат, проезжал через Долину Огня[44], глядел на скалы цвета свежей крови, казавшейся в сумерках запекшейся и черной. Я был машиной, зомби. Это состояние отсутствия личности приносило мне облегчение, я был неким существом, перемещающимся в пространстве. Я проезжал Овертон.
Да, редко, кто знаком с Овертоном, этим бедным городишком. Кто остался там жить из страха или лени, проводят жизнь в крайней посредственности и умирают в покорности, а кто оттуда уезжает, никогда не возвращается обратно. Мне нравилось в Овертоне, я наслаждался этим захолустьем, чувствовал себя там в безопасности. Я глядел на Овертон злыми глазами через призму преследуемого человека. Я часто останавливался в кафе-шопе, в дыре на обочине дороги, в норе червяка, оборудованной дверью. Я заходил и заказывал кока-колу с соломинкой. Стеклянные стаканы были отвратительно грязными, даже картонные стаканы были сомнительной чистоты! Возможно, их использовали по несколько раз. Деликатный убийца, я любил чистоту и требовал, чтобы все соблюдали правила гигиены. Что за тип, не правда ли? Здесь был даже не Дикий Запад, а грязь и нищета по-американски. В бараке, где я любил останавливаться, жужжали мухи, а добрая хмурая женщина за стойкой совсем их не тревожила. Я садился за пластиковый столик, женщина подходила ко мне походкой пьяного матроса, ее толстые бедра колыхались, она вытирала столик мокрой губкой, оставляя на его поверхности влажные полосы. Во время одного из таких заездов я наблюдал, как в зоопарке, за старой супружеской четой, сидевшей в уголке у окна. Они наслаждались пирогом с сыром, а оставшаяся его часть лежала на прилавке и вся была засижена мухами. О Господи! В этом нищенском уголке я снова становился тем, кем был раньше, — ничем. Маргиналом. Да… Да… Потом я уезжал. Искать смерть на скорости сто пятьдесят миль в час? Смешно! Рисковать потерей водительских прав, чтобы потом попытаться сдохнугь.
На большом перекрестке при выезде из Овертона я поворачивал направо в направлении Лас-Вегаса. Вновь увиденная нищета успокаивала меня. Не начать ли мне снова охоту за удачей в другом месте? Но даже икая от страха, я не мог представить cede, что смогу вырваться из моей роскоши. Грязное это дело — деньги! Они действуют на вас как наркотик. Они притягивают вас, вам хочется иметь их все больше и больше.
Всякий раз, подъезжая к Лас-Вегасу, я ликовал! Наконец-то я становился не чем другим, как частью пазла, ничтожной песчинкой в толпе. Город холодных радостей возбуждал меня! В Лас-Вегасе нет больше лиц, личностей, угрызений совести. Только свободное падение. Здесь я временами даже избавлялся от своих страхов, которые съедали меня, как рак, во всех других местах. Здесь я полагал, что судьба забывала про меня. Я становился ничем. Никем. В Лос-Анджелесе деньги заставляли меня потеть, а здесь я дышал. Но когда поднимался ветер… Ветер! Тогда в глазах моих появлялись слезы, я говорил себе, что это из-за пыли. Рассказывай! Этот ветер хватал меня, возвращал в прошлое, его забытые ароматы приводили меня в смятение. Ветер Лас-Вегаса, как африканский ветер, гнал красную пыль, наполнял душу и пропитывал кожу приятными воспоминаниями. Все кончено, парень!
Каким ласковым был ветер в Кении! Он оглушал меня, овладевал мною, обволакивал меня. Нежный, игривый, настойчивый, вездесущий! Он гипнотизировал меня, околдовывал, бальзамировал, сбивал дыхание, порождал безумные мысли. Это было в Африке, далеко… Я жалел о ветре побережья, который приносил мельчайшие частицы воды, коралловой пыли. Все это для меня было в прошлом.
И я снова встречал этот ветер в Лас-Вегасе. Он толкал меня вперед, шептал на ухо порочные вещи. Толпа на Стрип несла меня, и я плыл. Я часто возвращался в Лас-Вегас, чтобы встретиться с моим ветром. Мы жали друг другу руки, я бежал от него, он гнался за мной. Я искал его, он пропадал, но когда возвращался, я дышал им, в нем были ароматы земли, животных, лагуны, пота, денег и безумства. Он то давал мне надежду, то заставлял впадать в панику.
Во время последней вылазки в Лас-Вегас на меня напали Энджи и Энни. Я вышел из одного игрового зала, пошел по Стрип в направлении Даун-тауна. Я ждал ветра, как обычно ждут оргазма, но ветер на свидание так и не прилетел.
Я шел пешком. С тех пор как я стал богат, я много ходил, чтобы устать. Я решил зайти в игровые залы «Голден Наггет», посмотреть на нищих и панков Фремонт-стрит, чтобы успокоиться. Ведь есть люди еще более несчастные, чем я? Когда я вступил в темную зону позади отеля «Цирк-Цирк», внезапно поднялся ветер, этот гигантский шутник. Он взлохматил мне волосы, словно рукой нетерпеливой женщины. Это уже было не что-то, а кто-то. Я обернулся. Энджи? Позади меня была постоянно двигавшаяся толпа. Я пошел назад, потом побежал в испуге. Люди расступались при виде меня.
— Энджи? Энни?
Меня оглушили музыка игровых автоматов, звонкий дождь монет, металлический шум аппаратов.
— Энджи? Эй! Энни? Эй! Если вы живы, зачем вы меня мучаете, появитесь открыто, мои пропавшие девочки, мои негодницы. Покажитесь! Энни? Энджи?
Меня окликнула какая-то японка с широкой улыбкой на лице. Я крикнул:
— Нет, я не сумасшедший!
