крупных промышленников…
Энджи решила расхвалить мои достоинства.
Сэндерс был невозмутим.
— Дайте мне немного времени, я должен подготовиться и собрать аргументы, которые позволят мне представить вас совет). Вы могли бы в тот день представить им подробный анализ ситуации в европейской химической промышленности и доложить свои соображения по возможному открытию этого рынка.
Тут в разговор вмешалась Энджи:
— Он это сделает! Но, милый Син, важно также выполнить все необходимые формальности. Мы должны сообщить о нашей свадьбе в консульство Франции и как можно скорее принять меры для получения Эриком грин-карты.
Мало-помалу обстановка прояснялась, обо мне обещали позаботиться. Впервые за все мое существование мне не надо было бороться за каждую деталь, каждый элемент этого пазла, которым была моя жизнь.
После отъезда Сина я позвонил в Париж из маленького кабинета, где мельчайшая вещица, будь то пепельница или ваза с одиноко стоящим цветком, имела свое раз и навсегда определенное место. После трех звонков вызова дядя Жан снял трубку.
— Алло?
— Это Эрик. Здравствуй, дядя Жан. Который сейчас у тебя час?
— Ты звонишь, чтобы узнать у меня время?
— Нет. Но я забыл посчитать. У меня есть для тебя великолепная новость.
Он проворчал:
— Надеюсь. От тебя не было никаких вестей уже двадцать шесть дней.
Всего-то двадцать шесть дней? Могло бы быть десять лет, двадцать лет.
— Как у тебя дела?
— Дядя Жан, я женился.
Он закаркал от счастья:
— Вот как? Все-таки женился? Фантастика! На той девице, про которую ты мне рассказывал?
— Да, я звоню тебе из ее дома в Беверли-Хиллз.
— Беверли что… Постой-ка, был такой фильм, полицейский оттуда… Это место, где живут киноактеры. Ты что, женился на кинозвезде?
— Почти.
— Не тяни, телефон стоит дорого, а мне любопытно…
Вдруг он проворчал:
— Ты плохой мальчик, ты мог бы пригласить меня на свадьбу.
— Все произошло очень быстро. Американцы не придают свадьбе такого большого значения, как мы. Во всяком случае, в Лас-Вегасе.
— Иностранцы — странные люди, это правда, — согласился он, — У вас после свадьбы был хороший стол?
— Это тоже не имеет значения.
— Но что же тогда имеет значение?
— Она.
— Ты влюблен?
— Да.
Я представил, как он за двадцать тысяч километров отсюда покачал головой.
— Ты влюблен? Она работает или просто имеет достаточно денег, чтобы ничего не делать?
— Она работает в химической промышленности.
— Что? Женщина?
— Она руководит многонациональной компанией.
— Фармацевтической? Это выгодно, особенно — успокоительные. Я прочитал, что у нас их потребляют килограммами, с ума сойти! Скажи-ка, как скоро ты начнешь возвращать мне деньги?
— Как только получу свою первую зарплату… Ты можешь сдавать мою квартиру вместе со всем, что там находится, или выбросить все это.
— А если ты вернешься в Париж с ней, где ты будешь жить?
— В гостинице.
— Ах, так, — произнес он, явно не успевая переварить информацию. — Эрик, ты, случайно, не шутишь надо мной? Все, что ты мне рассказал, правда? Как ее зовут?
— Энджи.
— Это иностранное имя.
— Она же американка…
— Как пишется ее имя?
Я произнес по буквам:
— Э.Н.Д.Ж.И.
— Я привыкну к этому, — сказал он.
— Дядя Жан, потерпи еще немного, ты скоро получишь свои деньги и познакомишься с ней.
— Знаешь, Эрик, когда я думаю о том, что я для тебя сделал… Ладно, я охотно соберу свои старые кости для того, чтобы навестить вас, если вы дадите мне комнату, где я смогу пожить…
Я видел перед собой пепельницу из жадеита, большую, как глубокая тарелка, я провел взглядом по картинам, запечатанным, как письма с уведомлениями, в тяжелые темные рамы. «Мастера конца XVII века», — объяснила мне Энджи… Все это было так далеко от мирка старого Жана, и мне показалось, что я его обманывал, унижал своими изысканными недомолвками. Мне захотелось закричать: «Слушай, старый Жан, это жирный кусок, больше нет никаких забот, я выплачу тебе все мои долги плюс проценты. Я даже куплю тебе хижину на Лазурном Берегу…» Но сдержался.
— А как же твоя контора здесь?
— Я туда не вернусь.
— Ты покинешь их без предварительного уведомления, просто так…
— Они не будут плакать, дядя Жан. На свете много инженеров-химиков, людей более способных, чем я, и менее агрессивных. Я им не нравился.
— Жизнь — это борьба, — сказал он, — Нельзя одновременно добиться успеха и желать, чтобы тебя любили. Но тебя им будет не хватать.
— Я постараюсь стать полезным здесь.
— В какой фирме?
— В компании моей жены.
— Они могут просто так взять и нанять еще одного человека?
— Дядя Жан, это — огромная компания.
— В наше время никто не знает, что большое, а что — нет, — сказал дядя Жан, — Дай мне свой адрес.
— У тебя есть чем записать?
— Подожди секунду, я сейчас найду ручку.
— Постой, лучше я пришлю тебе письмо с адресом и номерами телефонов, так будет намного проще, чем записывать.
— А ты не обманешь?
— Конечно, нет. Я ведь никогда этого не делал.
— Правда, с тобой трудно ужиться, но в душе ты добрый.
Я попросил его заказать за мой счет большую коробку пирожных и плитку дорогого шоколада. Чуть позже, рассчитав разницу во времени, я уселся в кресло и позвонил Гарро в «Национальную химию».
Я почти испытывал страх. Долгожданный реванш был таким прекрасным! Надо дозировать свою победу, чтобы подольше насладиться ею. Я заранее чувствовал физическое удовлетворение.
— Ландлер, как у вас дела? Когда вы вернетесь?
Этому многолетнему врагу, этому столь влиятельному подлецу я объявил о своем увольнении почти
