Однако блокада — дело тяжелое, и новость нас встревожила. Я мысленно утешался тем, что не из одного такого мешка мы вылезали и сам же Попудренко нас выводил. А все же запало в душу сомнение и не шло из головы маленькое, вредное слово «неужели?..»
Совершенно независимо от моего желания, по самым различным поводам, все время мне вспоминался Николаи Никитич.
То мне казалось, что Коновалов расхохотался точно такими раскатами, как Попудренко, то вдруг при взгляде на какого-то мохнатого жеребчика он представится мне похожим на того, что был под Николаем Никитичем, когда я впервые принимал участие в бою под его командованием. Мне вспоминался этот бой, и мельница, и фигура командира, и зычный его голос, и лихая посадка. То в разговоре с нашей связной — молодой матерью, державшей на руках ребенка, мне слышались ласковые слова Николая Никитича, его нежное обращение к трехмесячному партизанскому сынку — «Листочку». То, отправляя разведчиков на задание, я думал, какими словами меня в таких случаях напутствовал Попудренко.
И чем больше мне вспоминался наш храбрый, чуткий и умный командир, тем чаще я повторял себе, что не верю, не хочу верить в его гибель.
Но прошло еще два дня, и в лагерь приехали на нескольких подводах люди из соединения.
Теперь уже не верить было нельзя. Ничто в принесенных нашими разведчиками сведениях не было преувеличено. Три дивизии врага закрыли выходы из Злынковского леса. Когда пятого июля были сделаны попытки прорваться, гитлеровцы встретили партизан таким артиллерийским и пулеметным огнем, что наши были вынуждены вернуться обратно. В ту же ночь командование приняло решение: оставить весь обоз, боеприпасы взять на себя и вырваться не дорогой, а напрямик по лесу и полю.
Шестого, перед заходом солнца, соединение выступило снова. Гитлеровцы пропустили вперед разведку и открыли ураганный огонь. Попудренко дал команду двум головным отрядам прорвать кольцо, занять огневые позиции врага.
Первый отряд под командованием Короткова сильным ответным огнем успешно пробивал путь, но второй застрял. Увидев это, наш командир выскочил вперед, чтобы подтянуть бойцов отряда Водопьянова. И тут его сразила вражеская пуля.
Перед строем партизан отряда имени Чапаева я объявил бойцам о прорыве соединения и гибели его командира. Шел дождь. Вода каплями стекала с нахмуренных лиц — можно было не скрывать слезы. Повариха — жена недавно замученного гитлеровцами коммуниста Слесарева — громко разрыдалась. В тишине умолкшего лагеря только и было слышно, как плачет эта даже не видевшая Попудренко женщина да шелестят по листве струи воды.
Мы отдали свой боевой салют, и партизаны разошлись. Но едва вернулся я в палатку, как начали приходить один за другим старые боевые друзья, а за ними и молодежь: они являлись, чтобы дать слово мести за командира.
— Подрывники обещают взорвать двадцать эшелонов, — докладывал Шахов.
— Бойцы-автоматчики просили передать, что будут бесстрашны в любом бою, — заявил от имени подразделения Николай Крез.
— Я подорву семь эшелонов. — дал свое личное обязательство Вася Коробко.
Так наши партизаны отвечали на гибель любимого командира.
Через день неподалеку от нас сосредоточились все вырвавшиеся из блокады отряды. Меня вызвал к себе в штаб комиссар соединения Новиков.
Теперь, наверное, мы снова будем вместе! — подумал я и так обрадовался, что без всякой к тому нужды поскакал бешеным галопом и уже в виду штаба слетел с коня. Я повредил ногу и, несмотря на протесты, попал прежде всего в санчасть, где мне вправили сустав и одарили костылем. В штаб пришлось явиться инвалидом.
— Мы не знали, что ты ранен! — сказал мне Новиков после того, как мы обнялись и расцеловались. — Не надо было ехать.
Встретив весь обком, я разволновался почти как в первый раз и даже не мог толком объяснить, что просто вылетел из седла. Передо мной снова были Новиков, Короткое, Петрик, Днепровский, Козик, Капранов, — только Николая Никитича мы лишились навсегда.
После длительных боев, тяжелого прорыва, многих потерь прибывшие бойцы были голодны, измучены, оборваны. Они нуждались в подкреплении, хотя бы краткосрочном отдыхе. Командование решило в Семеновском районе не задерживаться: надо было как следует оторваться от врага. Три вражеские дивизии, направленные специально на уничтожение партизан, следовали по пятам: от них только вчера оторвались, но скрыть следы не удалось.
К концу второго дня Украинский штаб партизанского движения передал приказ: командиром соединения назначается Федор Иванович Коротков, командиром отряда имени Сталина вместо него — Петр Ильич Козик. В других отрядах перемещений не произошло; так мы все опять слились в одну большую семью и тронулись в новый путь. Соединению было присвоено имя Героя Советского Союза Попудренко.
Кудровский бой
В Понорницком районе, куда шло соединение, партизаны давно не бывали, а если и проходили его, то без серьезных столкновений с врагом. Теперь здесь находились части немцев и румын, которые чувствовали себя в селах довольно свободно; представление о партизанах они получали только из сводок гитлеровского командования, хвастливо сообщавших об «уничтожении «лесных бандитов» на Черниговщине, в Брянских лесах, в Белоруссии.
В самом Понорницком районе после недавней ликвидации группы партизан в семнадцать человек оккупанты тоже считали себя в полной безопасности.
Таковы были данные разведки.
Мы перешли болото близ реки Убодь, форсировали ее и встали в Кудровском лесу. Продовольствие уже давно кончилось, и пришлось сразу отправлять бойцов на хозяйственную операцию. Возвращались они под обстрелом врага.
В ту же ночь застава отряда имени Ленина обстреляла румынскую разведку. Двинуться сразу дальше мы возможности не имели: бойцы только что прошли сорок километров, немало измотались при переходе болот и реки. Врага мы особенно не опасались, наших сил он не знал и, судя по имеющейся информации, наверное, считал ликвидацию партизан делом не трудным. В штабе соединения решили становиться на оборону.
Западный рубеж для нас опасности не представлял: болото и река Убодь. Отсюда вверх по гребню небольшой возвышенности, примерно на расстоянии километра от центра лагеря, было приказано занять позиции нашему отряду. Недалеко от нас, на юго-восточной стороне, оборону занял отряд имени Ленина, с северо-восточной стороны — отряд имени Сталина с приданными им подразделениями других отрядов.
Мы хорошо окопались за возвышенностью, установили минометную батарею, пулеметы и подготовились к бою. Только одно обстоятельство смущало меня: на основании того, что румынская разведка появлялась на северо-востоке, в штабе считали, что главный удар примет на себя отряд имени Сталина, и соответственно укрепляли именно его позиции. Потребовали часть людей и у меня.
Не мог я с этим согласиться. Стал доказывать, что противник пойдет как раз на меня, поскольку село Кудровка, где он сосредоточился, к нашему отряду ближе всего. Дошло до того, что Коротков прервал меня вполне справедливым в устах командира указанием, что нас позвали не для рассуждения, а для получения приказа. Пришлось замолчать. Но и Коротков, видно, не считал мои возражения пустыми. Он поступил очень умно, сказав мне на прощанье:
— Ладно, ладно, Артозеев. Мы твой отряд пока мало знаем, поэтому брать у тебя подкреплений не будем. Возьмем у других.
Мотивировка не из приятных. «Мало знаем»! Это звучит чуть ли не так же, как «не доверяем».
