— Фигасе, — Антонов, так и не избавившийся от сленговых словечек своей молодости, хмыкнул.
— Чего там? — ученый поднял глаза от тарелки.
— Да Ленька Васильев, старый знакомый мой, отличился в очередной раз.
— Васильев? Я его знаю?
— Да понятия не имею. Вряд ли. Мы с ним уже давно не виделись — он в Европе служил, а здесь и не был, пожалуй, ни разу.
— Понятно… — протянул Кравченко. — Где отличился-то?
— На Суэце. Его батальон центральный плацдарм удержал. Не, ему положительно везет оказываться на острие удара. Как не помер еще? Везучий сукин сын… Героя получит теперь.
— Молодец. Как думаешь, теперь скоро война кончится?
— Да хрен его знает, Илюха. После Суэца у Альянса крупные армии в Африке кончились. Не, там еще идут бои — и еще пару недель их остатки по пустыне добивать будут. Но, собственно, и все. К ним высаживаться не вариант — даже с нашими подарками флот ЕС на порядок слабее. Ибо ракеты — это хорошо, но десятки авианосцев — гораздо лучше. Даже с поршневыми самолетами.
— А на Аляску? Там вроде недалеко, можно Берингов пролив авиацией прикрыть?
— Ага. А снабжать ты армию как будешь? Самолетами? Это раз. Второе: а на Камчатку ты как столько войск тащить будешь? Тоже тот еще вопрос, не самый простой. Железку тянут, насколько я знаю, в рамках, так сказать, общего развития, но процесс это небыстрый.
Короче. Сложно это все. Денег и ресурсов для этой высадки нужно до хрена — а толку? На том берегу не идиоты сидят — все более-менее приличные места укрепляют наверняка. И даже успешная высадка будет только началом — у америкосов плечо снабжения короче, да и тот факт, что вроде как за родной дом воюешь… Не, не вариант. Только людей гробить.
— И? Какой вывод? — Кравченко самому себе не хотел признаваться, что разговора о «том самом» он начинать побаивается.
— Да какой тут может быть вывод. Или в Кремле решат, наконец, продемонстрировать кузькину мать во всей красе, или попробуют договориться. И по мне — скорее последнее. Ибо есть у меня подозрение, что неохота там никому миллионы мирных жителей убивать, если можно и так вроде как победить. А без Евразии, Африки и Южной Америки и их ресурсов у американцев и так шансов никаких. Они даже тогда, — Антонов махнул рукой, — пару раз на грани были, а здесь… Здесь у них просто и вариантов-то нету. За счет чего вылезать? И за счет кого? Вот и получается, что их попросту незачем захватывать…
— А если у них своя кузькина мать появится?
— И чего? Чего это принципиально изменит? У нас их, наверное, уже несколько десятков — а то и сотен. Ну, появится. Доставлять чем? И куда? Там же не придурки сидят — просчитать варианты смогут.
Антонов замолчал, тщательно пережевывая принесенное официантом мясо. Кравченко пару раз глубоко вздохнул, помял в руках салфетку и сменил тему:
— Ладно, забьем на геополитику. Давай уже к делу. Все готово?
Полковник усмехнулся и закивал:
— Обижаешь — все в лучшем виде. Ты сам-то свою часть приготовил? Кольцо купил?
— Ага. Зацени.
— Стоять, — одернул полезшего в карман ученого Антонов. — Совсем сдурел? Вы же с ней здесь часто бываете? А если вон та красавица, что нынче на нас смотрит, твоей стуканет про кольцо? Всю контору палишь, дятел ты наш высоколобый.
— Блин, не подумал как-то…
— Потом покажешь. Теперь к цветам. Я через Нефедова пробил, розы будут. Много и разных. Это раз. И два: твой «мерс» перекрасят в белый как раз к сроку. Так что восьмого числа действуешь по плану.
Увидев, как изменилось лицо Ильи, Владимир улыбнулся и неожиданно сильно хлопнул своей медвежьей лапой по плечу:
— Не боись, профессор, прорвешься.
— Ага, принц на белом «Мерседесе»… — Кравченко покачал головой и уставился в окно, за которым вновь пошел снег.
— Скажи спасибо, что не конь, — Антонов засмеялся.
Здесь, в глубине раскинувшейся на одну шестую часть суши страны, дыхание войны практически не чувствовалось. Мирный город, мирные люди, планы на будущее. Идущая на дальних рубежах война оставалась где-то там, на страницах газет и в передачах московских радиостанций…
Люди строили жизнь — строили как знали, как умели и как могли, с той лишь разницей, что в этот раз они знали, умели и могли намного больше.
Строили светлое будущее. Но не только его — и светлое настоящее тоже.
Ибо, несмотря на войну, жизнь продолжалась.
— Мне очень жаль, Уинстон. Но это конец. Мы проиграли, — усталый человек, в котором с трудом можно было узнать короля блистательной еще недавно империи, грустно смотрел на своего премьер- министра.
Похудевший Черчилль, уставший даже больше, склонил голову. Король Георг только что озвучил истину. Простую, незамысловатую — и от того еще более страшную.
Это был конец — если уже и король не верил в победу, значит, Англия проиграла.
Отрезанная от колоний метрополия еще держалась — но это уже была агония умирающего. Страх перед высадкой еще существовал, но даже самые буйные «ястребы» понимали, что евразийцам это совершенно не нужно — они и так победили. И теперь берегли людей, действуя точно так, как планировали действовать сами, британцы — методичными бомбардировками уничтожая промышленность и инфраструктуру.
— А проект «Манхэттен»? Может, попробовать… — глава правительства не договорил.
— Вы прекрасно понимаете, что еще полгода нам не протянуть. Прекрасно понимаете, Уинстон. Наш народ не может более страдать. И шансов у нас нет. Даже если «Манхэттен» завершится успехом — нам будет только хуже. В отличие от США, Британия уязвима — и Сталин отомстит именно нам. А то, что отказываться от своих целей он не будет, вы понимаете не хуже меня. Мы проиграли — и нам следует это признать.
Король, словно заколдованный повторяющий «проиграли», видел, что с каждым словом лицо Черчилля мрачнеет.
— Поэтому, руководствуясь благом народа и интересами страны, я буду вынужден отправить ваше правительство в отставку, Уинстон. И начать переговоры с Союзом. Нам более не нужна война. Англии нужно залечить раны и пытаться жить дальше.
— А вы не боитесь, Ваше Величество? Вспомните, что большевики сделали с русским царем…
— То были другие большевики, Уинстон. Вон Хирохито спокойно живет, Михай, Симеон и Александр Карагеоргиевич вроде как тоже. Не правят, конечно, но и расстреливать их никто не спешит. Я переживу.
Премьер поднялся из кресла и, тяжело переваливаясь, подошел к буфету. Достал початую бутылку коньяка, бокал. Налил на два пальца и залпом выпил. Повернулся к королю:
— Англия под большевиками перестанет быть Англией, Ваше Величество. Вы же понимаете, — броня великого политика на миг дала трещину, и Георг увидел, что душу Черчилля терзает отчаяние, отчаяние большее, чем можно было себе вообразить. Но был этот миг настолько краток, что сам монарх не стал бы утверждать, что уверен в том, что увидел.
— Мы изменимся, это точно. Но Британия уже не та, что раньше. Мы ошиблись, когда ввязались в войну против евразийцев. Ошиблись еще раньше, позволив этому союзу состояться. И теперь имеем дело с последствиями своего выбора.
— Именно так, Ваше Величество, именно так.
— И последнее, Уинстон. Вам лучше покинуть Англию, ибо большевики наверняка потребуют вашу голову — вы знаете это не хуже меня. И у меня не будет другого выбора, кроме как согласиться. А у американцев еще есть шанс выстоять. Отправляйтесь в Америку. О вашей отставке я объявлю в конце
