выставлены на стендах ярмарки; я сужу о резком смене ярмарочного статуса по другим признакам. Может статься, более важным. В 70-е с красивыми и умными девушками знакомились в книжных магазинах; книга была центром притяжения множества энергий — от интеллектуальных до эротических. Молодежь в книжные валом валила. Потом юных красивых девушек от книжных полок как ветром сдуло. Куда они все подевались, по каким «мерседесам» попрятались — большой вопрос; книжные магазины посещали в основном те, кто привык ходить по ним прежде; что до молодежи, то ее роль старательно выполняли дикого вида юноши: нездоровый блеск в глазах, печать неудачника на бледном челе. И вот уже второй, а то и третий год кряду замечаю: кончилось время книжных лузеров; на «Ыоп-йсйоп» замелькали молодые лица, а в этот раз по выставке просто трудно было ходить: что ни шаг, то яркое, красивое девичье лицо.
Александр Архангельский, интеллигент: Поди плохо; я лично не против такой деградации.
Архангельский Александр, интеллектуал: Против такой — и я не возражаю; но вы дослушайте. О чем говорит избыток красивых девушек на книжной ярмарке? О недостатке иной общественной сферы, притягивающей к себе энергию ума и, простите, денег. Книги не цензуруются, какие-то средства на них заработать уже можно, сверкающие славной персонажи вроде Сергея Пархоменко подались в издатели, все сколько-нибудь заметные медийные персонажи стали писателями. А все почему? А потому, что массовая информация сведена к нулю, крупный бизнес либо туп и примитивен, либо умен да труслив, либо интеллектуально насыщен, однако ж невероятно опасен (приговор управделами «ЮКОСа», вынесенный на прошлой неделе, 14 лет, чудовищен и другим наука); куда податься скучающей красотке, где поискать силы и воли? Там, где эта сила есть. Вчера ее искали в деловом мире. Сегодня — на книжной ярмарке. Этот издательский расцвет — на самом деле симптом политического упадка. Я радуюсь и огорчаюсь одновременно.
Александр Архангельский, интеллигент: А может, все куда проще? Телевидение давно уже смыло бразильские сериалы, чтобы начать делать качесгвенные российские. Кино, которое не могло продавить нашего прокатчика на протяжении 90-х, теперь давно опережает Голливуд по сборам. Модными молодежными местами становятся современные театральные центры, вроде бояковской «Практики». Теперь дошла очередь до книг, до российского книжного рынка. Он готовится к неизбежному рывку, вот девушки и чувствуют энергию начинающегося подъема. При чем тут политика? при чем тут опасающийся за свое будущее бизнес? Кроме того, будем откровенны, в нефтянке, в массовой торговле, вообще в бизнес-тусовке> даже цивилизованной, по-прежнему господствуют такие вкусы, что продвинутая девушка должна либо обладать невероятной жадностью, либо попасть в безнадежную ситуацию, чтобы к этим вкусам приноравливаться. В 90-е деваться им было некуда. Сейчас появилась альтернатива — красавицы ей охотно воспользовались.
Архангельский Александр, интеллектуал: То есть, вы полагаете, что рост книжного рынка явление обособленное, что оно никак не связано с тем, что до предела сузились все остальные сферы свободной человеческой самореализации? По-моему, вы глубоко заблуждаетесь. Но будущее нас рассудит. Давайте займемся настоящим; протянем руку новому поколению — по каким бы причинам оно ни потянулось к книге; удовлетворим его тягу к знанию, которое сегодня в гуманитарных вузах им попросту не от кого взять, сплошь хромые, слепые, глухие, чающие движения воды.
Александр Архангельский, интеллигент: Охотно! Когда приступаем?
Инструкция пятьдесят третья, на неделю 5—11 декабря 2005 года, когда шла подготовка к 180- летнему юбилею восстания декабристов.
Александр Архангельский, интеллигент: Слушайте, дорогой коллега, на дворе — сплошная череда юбилеев, связанных с моей любимой эпохой, царствованием Александра Благословенного. Судите сами. 7 ноября: 180 лет пушкинскому «Борису Годунову». Если не помните, это именно та пьеса, где сказано про мнение народное. Дальше идем. 19 ноября: 180 лет со дня смерти Александра I. А послезавтра 180 лет со дня декабрьского восстания на Сенатской площади… Непрерывный праздник, именины сердца. Хочется петь Окуджаву. «На передней лошади едет император / В голубом кафтане…» Или это: «…И поручиком в отставке / Сам себя воображал…»
Архангельский Александр, интеллектуал: Какие у нас с вами разные именины. Я вот отмечаю сегодня сдвоенный праздник, день российской Конституции и 100-летие великого писателя Василия Гроссмана. А на прошлой неделе отмечал 40-летие первой публичной манифестации интеллигенции на Пушкинской площади. Это там, где у вашего любимого разжиженного Окуджавы «На фоне Пушкина… и птичка вылетает». С этого эпизода, с этой первой потери страха на фоне Пушкина, по- моему, и начался наш путь к общественной свободе. Василий Гроссман был одним из тех, кто этот путь интеллектуально готовил; выдавливал — и выдавил из себя литературного раба. Конституция 1993 года стала итогом этого пути, его вершиной. Спасибо дорогому дедушке Борису Николаевичу за нашу счастливую зрелость. Что же до 14 декабря 1825-го, то это лишь великая предыстория нашей сегодняшней свободы, а история совершалась при нас.
Александр Архангельский, интеллигент: Дорогой мой, вот вы и проговорились. Итог — это то, чем путь завершается, в прямом смысле слова итожится. После итога начинается нов$>ш путь. Куда, спрашивается? А сюда, в ту эпоху, в то скукожившееся общественное пространство, где мы с вами находимся; в новую несвободу, в новый кризис, в новый разворот назад. Значит, все те юбилейные даты, о которых вы так восторженно говорили, — только частный случай неизменных закономерностей русской истории. Был Александр I и были декабристы; и тот, и другие мечтали о конституции; и он, и они сделали все, чтобы никакой конституции в России на десятилетия вперед не было. А было бы еще меньше свободы, чем прежде. Так и с Пушкинской площадью, и с ельцинской конституцией: шли, шли и пришли. Давайте лучше праздновать ключевые даты, а дополнительные поминать подверстом, петитом. Высокая трагедия 14 декабря 1825 года — в центре, а день Конституции 1993-го или 100-летие Гроссмана — на периферии.
Архангельский Александр, интеллектуал: Нет, милый, проговорились вы! Сами вслушайтесь в свои слова; вы ведете себя, как чеховская Душечка. То воспроизводите сладкие мифы о золотом веке, веселой и славной александровской поре, в духе «Путешествия дилетантов» и лирико- политических песен Галича; то, начитавшись нынешних брошюрок про угрозу оранжевой революции и насмотревшись торжественных похорон Деникина с Ильиным, превращаете участников восстания да и самого государя императора в орудие слепого русского рока, фатума, который почему-то благоволит к тирании и обращает в большую несвободу любое движение навстречу ей. Вы уж как-нибудь определитесь, пожалуйста.
Александр Архангельский, интеллигент: Я ничего не воспроизвожу. Я просто считаю, что русская история устроена фатально и неизменно; так же фатально и так же неизменно желание русских благородных людей из этой фатальности вырваться. Мне дороги образы большинства декабристов, кроме жестокого Пестеля; мне нравится думать о тех, кто не побоялся в декабре 1965-го выйти на площадь; просто я думаю, что плетью обуха не перешибешь. Остается помнить о трагически-счастливых моментах краткосрочного прилива энергии свободы — и ежиться в ожидании долговременного отлива.
Архангельский Александр, интеллектуал: Никогда с этим не соглашусь. Не знаю насчет декабристов, слишком они все были разные, а Конституция, Гроссман и Пушкинская площадь очень всем нам помогли. До сих пор какое-то подобие общественной жизни сохраняется, вопреки всем привходящим обстоятельствам, только потому, что есть эта великая формула народоправства. А если жизнь сохраняется, значит, шанс — есть.
