дань, карали непокорных, потом убивали тех, кто осмелился взять себе земельный надел. Правда, к восьмому году войны только трое из них, из тех, кто начинал — остались с ним до конца. Одноногий Насрала, который и на деревяшке своей кого хочешь обгонит. Бабур, снайпер, чей талант дан самим Аллахом. И Санобар — это он тогда убил местного активиста и всю его семью, вообще то Нурутдин поручал ему убить только активиста, но Санобара заставь намаз совершать — лоб до кости сотрет. Сделанного — все равно не воротишь.
Остальные — все молодые. Эмаль, пулеметчик, которого завербовали после того, как он отслужил в афганской армии, унтер-офицерский состав — пакистанец, алжирец и йеменец, остальные — или дети беженцев, которые бежали в Афганистан и от бескормицы подались в душманы или воины Аллаха — те, кто приехал на джихад из дальних стран. Кто прямиком из медресе, кто — прямиком из тюрьмы.
Нурутдин-хан лежал на теплом одеяле, рассматривая дорогу в бинокль, рядом лежал Санобар — его пехлеван, телохранитель. Колонну, которую они ждали — на нее никто не наводил, просто они лежали и ждали любую подходящую колонну. Восемьдесят человек в отряде — им по силам и довольно крупная колонна, с танками в охранении — благо было достаточно гранатометов и даже пара ПЗРК, правда, не американских, а китайских. За разгром колонны Нурутдин — Самун-хаджи, глава местного исламского комитета пообещал четыреста тысяч афганей. Это, кстати было вполне распространенной практикой последнего времени — исламские комитеты собирали деньги на джихад, банды кочевали с места на место, нигде долго не задерживаясь, если удавалось сговориться с руководителем местного исламского комитета — шли на дело и с бандой расплачивались из собранных на джихад средств. Такая вот… шабашка на крови.
— Холодно… — вдруг сказал Санобар, поеживштсь…
Нурутдин удивился — телохранитель никогда ни на что не жаловался
— Разве твоя одежда не греет тебя?
— Мне холодно внутри… — Санобар почесал бороду — сам не знаю почему…
Нурутдин пожал плечами, но решил не отвлекаться. Снова принялся наблюдать за дорогой…
Место, которое он выбрал, было не слишком удачным для засады — длинный, прямой участок, не самый удобный отход — но на то имелись причины. Шурави тоже учились… теперь самые удобные места для засад, где прикрывались заставами и выносными постами, где периодически обстреливались артиллерией, где засевались проклятыми минами с вертолетов — в камнях не видно, но ступню оторвет, случись наступить. А тут у его людей были отличные сектора обстрела колонны, длинная прямая, в самый раз…
— Идут, хозяин.
Нурутдин посмотрел на бинокль туда, куда указывал пехлеван — заметил. И в самом деле, заметил. Дым над горами, не дым даже — а дымок, когда работают десятки дизелей, да на дурной солярке — это заметно даже с такого расстояния. Вот и хорошо…
— Передай по цепи! Всем приготовиться! Замаскироваться!
Санобар взял камешек, ловко кинул его в сторону ближайшего к нему бойца. О том, что шурави теперь научились слушать частоты, на которых обычно работают рации муджахеддинов и таким образом узнавать о готовящейся засаде — духи уже знали…
Нурутдин осторожно поднял голову, когда первые машины уже показались из-за поворота, они шли с довольно большой для этих скоростью и, что самое странное — в колонне не было ни танков для сопровождения, ни боевых машин пехоты, ни бронетранспортеров — обычные машины. Хотя… обычными их назвать было сложно. Угловатые, со спрямленными листами кабины, с малой площадью остекления, с какими то решетками на кабине — они шли ходко и даже одним своим видом выражали угрозу.
— Пропускаем… — решил Нурутдин-хан — не стрелять!
Поздно. На этот случай существовал свой способ предупреждения, но — поздно! Со склона к одной из машин потянулась стальная стрела, лопнула яркой вспышкой на обрешетке кабины. Следом стартовали еще несколько — били грамотно, голова, середина, хвост колонны, главное остановить, потом уже добивать. Со склона хлестнули автоматы…
Головная машина, которая должна была остановиться от гранатометного выстрела[23] — гранатомет мог сжечь танк, не то, что кабину грузовика шурави — продолжала идти…
С нескольких машин слетел тент — и в сторону бандитов глянули стволы скорострельных пушек и крупнокалиберных пулеметов. Мгновение — никто не успел и опомниться, как скорострельные установки с ходу открыли шквальный огонь по склонам, буквально заливая их огнем. При этом — колонна шла, ее так и не удалось остановить.
Ни про управление боем, ни про дальнейшие попытки остановить колонну речи уже не было — Нурутдин-хан даже не пытался рассмотреть колону, как он это обычно делал — стоящие машины шурави, такие грозные в поле и такие беспомощные здесь, в афганских горах, дым, желто-черные клубы огня от разрывов гранат, мечущиеся, горящие, пытающиеся вести бой фигурки людей — шурави. Ничего этого не было — а была лишь свинцовая метель, пожирающая склон.
Когда колонна прошла — Нурутдин — хан так и лежал, закрыв голову руками.
— Вставайте, амер — подтолкнул его пехлеван.
Бандитский главарь медленно поднялся. Склон был буквально перепахан.
— Кара Аллаха…
— Надо уходить, амер. Шурави вышлют вертолеты…
— Кара Аллаха… — Нурутдин-хан остановившимися глазами смотрел на дорогу, на склон, где то тут, то там — рваными кучами тряпья лежали те, кто еще час назад составляли его отряд. Кое-где поднимались — но это был уже не отряд. Это было сломленные и испуганные люди — чтобы их снова не послали в бой, они будут готовы на все, убить его, предать Джихад, переметнуться на сторону коммунистов. Все что угодно — только не под ливень свинца, пожирающего склон…
— Кара Аллаха…
Пехлеван, не обращая внимания, потащил своего амера за собой. Где-то — то ли далеко, то ли совсем рядом, горы обманчивы, любят играть со звуком — рокотали лопастями вертолеты.
Колонна прошла — с одним убитым и одним раненым. Банда Нурутдин-хана, потеряв в засаде тридцать шесть человек, уже не сможет восстановиться никогда. Все произошло так, как и боялся опытный бандглаварь — его убили во время следующего ночного привала, Санобара тоже убили. Остатки бандитов, деморализованные, разбежались…
Если послушать лиц 'сильно демократической' национальности, тех самых, у которых мама русская, а папа — юрист, то получается, что человеческая жизнь в СССР ничего не стоила. Это утверждение, кстати, было одним из основных мессаджей, которые вбивали в голову советским людям предатели и враги народа. Ваша жизнь ничего не стоит, вы для государства — ничто! Как назло (а может и не как назло) рвануло в Чернобыле, потонул теплоход Адмирал Нахимов… все эти катастрофы создавали у людей ощущение беспомощности, хрупкости разрушающегося на глазах мира, вызывали неврозы и фобии. Каждый из этих случаев обрастал слухами — причем ни Второе ни Пятое управление КГБ СССР не сделали ничего для того, чтобы эти слухи пресечь. Наоборот, засекречивая, замалчивая случившееся, не делая из этого простых и понятных выводов — делали только хуже. Один погибший слухами превращался в десяток, в сотню, в тысячу, распространялись самые дикие слухи — что нас травят, что в овощах нитраты и их нельзя есть, что от экологии вымирают чуть ли не целыми городами. Истерия после Чернобыля привела к остановке строительства атомных станций и деградации всей атомной отрасли — а ведь фирм, способных полным циклом производить гражданские атомные реакторы в мире было — на пальцах одной руки пересчитать! Да
