удар по голове — но он знал волшебное слово, которое оговорил со стоящей у стены группой поддержки, и которое означало 'свой'. Он выкрикнул его, и по голове не получил — а следом, едва не упав. Влетел советский дипломат.
— Закрывайте! — успел проорать прапорщик
Сразу двое навалились на дверь — и вовремя, потому что с той стороны в нее с всего маха врезались афганцы. Все это безумие происходило без стрельбы, под выкрики с одной стороны, тяжелое сопение и мат — с другой. В дверь заколотили то ли прикладами, то ли ногами — но русские дверь удержали и как-то умудрились защелкнуть засов на ней. В конце концов — только недавно прошли чрезвычайные учения, и каждый знал, как действовать. В дверь барабанили уже со всей силы, тогда один из русский поднял автомат и шарахнул одиночным в небо. Удары с той стороны моментально прекратились…
— Закрыто!
— Вы… Вы… Дипломат, которого в суматохе сбили с ног, поднимался, успевая еще и отряхиваться — вы что себе позволяете?!
— Щас бы они вас…
— Вы сорвали…
Обиженного в лучших чувствах дипломата — есть такие, они и с людоедами будут вести переговоры, пока те связанные будут их до костра тащить, уже не слушали. К воротам сбегались военные, гражданские, все слышали выстрел. Рядом наконец-то связали Моманда, который активно сопротивлялся, подняли его на ноги
— Пашту? Дари? — громко кричал кто-то рядом
— Пашту. Пашту поежим[75].
— Переводчика с пушту сюда! Иван Тарасович!
— Тут я! Тут!
— Пропустите! Да разойдитесь вы…
Рядом с земли подняли Назимутдина, его не связали, но изрядно помяли.
— Держите кто-то ворота!
В центр столпотворения протолкался переводчик
— Говоришь на пушту? Это хорошо. Расскажи кто ты, и как попал в советское посольство.
— Я Моманд, сержант Моманд. Служу в афганской армии. Мятеж начинается!
— Где ты служишь?
— Четыреста сорок четвертый полк. Коммандос, я доброволец и коммунист.
— Это хорошо. Почему ты говоришь о мятеже?
— Вот этот! Он выстроил нас ночью и сказал, что надо выгнать шурави из Афганистана. А потом приказал садиться в машины!
— Кто этот?
— Да врет он все… — майору Назимутдину не дали договорить, угостив хорошим ударом поддых. Нервы у тех, кто бы во дворе окруженного посольства начинали сдавать.
— Кто этот человек?
— Это Назимутдин, майор, особист в нашем полку из ХАД. Он сказал, что шурави мятеж готовят и товарища Наджиба хотят свергнуть и убить. Надо этому помешать. Я не поверил! Я не поверил!
— И правильно не поверили, молодой человек…
— Расходимся! Расходимся! По местам! Кто не получил оружие — приказываю получить! Расходимся. Нечего толпиться.
Так, благодаря глупости сразу нескольких людей мятеж, толком еще и не начавшийся — пошел вкривь и вкось. Впрочем — от афганцев, которые толком не научились воевать без шурави и на седьмой год войны — другого и ожидать не стоило.
Переворот начинался здесь.
Рано утром, где-то между шестью и семью часами по местному времени к аэропорту Кабула, где базировался триста тридцать пятый полк — к КПП подъехали несколько бронетранспортеров и два крытых автомобиля Урал. На них были афганские номерные знаки, машины выглядели совсем новыми — они и были новыми, безвозмездная помощь по случаю предполагаемого вывода Советских войск из Демократической республики Афганистан.
Головной бронетранспортер остановился у КП, за ним, вплотную встал Урал. С пассажирского места Урала вылез полноватый, усатый, в полевой армейской форме старший майор[76] афганской армии, пошел к КП. Навстречу ему вышел зевающий, утративший всякое чувство бдительности, как говорят в армии — припухший солдат, поправляя ремень автомата. На афганца, пусть и подполковника он смотрел с чувством презрения — 'зеленые' у советских солдат особым авторитетом не пользовались.
— Добрый день — начал старший майор, ничуть не смущаясь тем, что по идее разговор должен начинать младший по званию — у нас переброска на Гардез. Двадцать шестой парашютно-десантный полк.
— Документы — с большим усилием подавив зевок, сказал дежурный
Старший майор протянул ему документы, 'страж врат' тупо посмотрел на них. Увы — в Советской армии были и такие вот, 'припухшие от борзоты' военнослужащие.
— Ждите…
Младшему сержанту, который вышел проверять документы — хотелось спать. Еще он был зол как черт. Он был из старослужащих, 'лег на сохранение'[77] — немного еще оставалось. Сержант был известным залетчиком, не раз позорил батальон аэродромного охранения, на ранний дембель рассчитывать ему не приходилось — вдобавок, командование решило напоследок сделать ему подлянку, отправив 'на ворота' в чисто дедовской команде — новый комбат, с. а, вредный был, вел борьбу с неуставными отношениями и весьма жесткую. Вот он так и оказался — на воротах, когда всем 'гражданам' положено в постельке дрыхнуть.
Младший сержант зашел в караулку — там был нештатный обогреватель — 'козел', ночи потому что были холодные, ветерок подувал. Накрывшись бушлатами на самодельных топчанах дрыхли еще трое сослуживцев.
Выбрав себе жертву — фазана[78], не дедов же будить — дед потыкал его колено.
— Вставай, Фриц, э…
Фриц — вчера они дерябнули чарса — издавал сопливым, простуженным носом затейливые рулады и не просыпался. Он был с Краснодара, холод не любил и часто простужался.
Разозлившись, дед пихнул его коленом посильнее.
— Э, фазан, припух совсем?
Фриц наконец проснулся, лупая непонимающими глазами.
— Ты чо, Серый — осипшим голосом сказал он — обурел? Дерябнуть есть чо?
— Ша батя припрется, тебе дерябнет по хребту! Там чурки стоят, целая колонна. В Гардез вроде как хотят.
— И чо?
— Глянь, ты же в документах шаришь… Все пучком тут?
Фриц спустил ноги с топчана, закалялся, поднес бумаги к глазам.
— Ну чо?
— А хрен его знает… — ответил Фриц — запускай этих обезьян сраных, пока шум не подняли…
Напрасно специалисты ХАД полдня бились над тем, чтобы точно воспроизвести печать части — двадцать пятого парашютно-десантного. Часть с точки зрения возможности ее задействования в мятеже
