улыбке.
— Я ему сама говорила, — произнесла отрешенно. — Он не отпускает. На мне урок, проклятие рода. Абдуллай может его снять, но пока не хочет. Говорит, рано.
— Давно ты в Москве?
— Пятый год уже…
— Пойдешь со мной?
— Куда, Сапожок?
— У меня тут дела небольшие, а после уйдем на Урал. Там твоя родина. Москва не для тебя. Здесь сгинешь без пользы.
В ее глазах засветилось что-то смутное — мольба, упрек?
— Зачем я тебе?
— Не знаю, — признался Мышкин. — Мы с тобой оба жизнь прожили. Давай начнем новую.
— Так не бывает, — сказала она.
— Сплошь и рядом, — уверил Мышкин.
…Переулками подъехали обратно к рынку и на сей раз припарковались хитро, заехали во двор больницы.
— Как одна-то пойдешь, — усомнился Мышкин. — Не перехватят ли?
— Не волнуйся. Меня на этом рынке ни одна вошь не тронет.
— Ух ты!
Чудная штука! Час назад глядела на него рысью, бревном не собьешь, а после задушевного, нечаянного разговора со смуглого лица не сходила улыбка, молодившая ее на десять лет.
— Только не дерись пока ни с кем. Хорошо?
— Да тут вроде не с кем. Это же больница.
Едва ушла, к машине приблизились двое мужчин в синих халатах тюремного покроя, в тапочках на босу ногу. О чем-то шушукались, цепко на него поглядывая. Мышкин открыл дверцу.
— Вам чего, ребята?
— Михалыча не видел? — спросил один.
— Нет, не видел.
— Не его ждешь?
— Нет, не его.
Переглянулись многозначительно, опять зашушукались. Морды у обоих озабоченные.
— Куревом не богат, хозяин?
Мышкин угостил их сигаретами, сам закурил за компанию. Знакомство состоялось.
— Михалыча час назад послали, — пояснил тот, который постарше и более изможденный, — и до сих пор нету. У тебя это… с финансами как?
— Нормально, — сказал Мышкин.
— Может, это… К Вадику баба скоро придет. Сразу отдадим.
— Сколько надо?
— Двадцатки хватит… Тут это… рядом… рязанская в ларьке. Неплохая на вкус.
Чем-то родным, незабвенным повеяло на Мышкина. Из тех времен, когда люди были проще. Он отдал мужикам пятьдесят рублей.
— Вадим мигом слетает, это же не Михалыч, — радостно пообещал мужчина. — Тебе самому ничего не надо?
— Пока все есть.
Больной протянул ему руку:
— Николай.
— Харитон, — представился Мышкин. — В халате-то он как же?
Но Вадика и след простыл. Пока он отсутствовал, Николай поделился с Мышкиным своими заботами. Оказалось, угодил сюда с инфарктом на нервной почве. Довели лихие житейские передряги, связанные с чувством ответственности, которое у него обостренное от природы. Если другим на все наплевать, то он так устроен, что любую мелочь принимает близко к сердцу. Когда их лавочку, где он работал слесарем, окончательно прикрыли, он с расстройства взялся керосинить и пил подряд, пожалуй, около полугода. Но однажды, протрезвев, обнаружил, что любимая супруга Настена, с которой прожили в согласии неполный четвертак, оставила его с носом. Да и великовозрастного сынка-балбеса Никиту прихватила. Вывезла из квартиры всю обстановку, а ему оставила записку, которую он процитировал Мышкину на память: «Протрезвеешь, нас с Никитушкой не ищи и больше не звони. Как ты был, так и остался подлецом и Иудой».
— Почему я Иуда? — закончил грустную повесть бывший слесарь. — Всю жизнь на семью горбатил, обеспечивал необходимым, разве я виноват, что нашествие началось?.. Конечно, с горя пошел, на гроши взял у метро, у бабки, бутылку спиртухи, освежился, а в бутылке-то был яд. Василий Демьянович, врач наш, прекрасной души человек, так и сказал, хорошо ты, брат, отделался инфарктом. От такой дозы мог вообще околеть. Тем более при твоем характере…
Досказать он не успел, появился Вадим и увел его за угол больницы. Вскоре вернулась Роза Васильевна с парнем лет тридцати, при галстуке, с умным, просветленным лицом банковского клерка. В руках кожаный кейс.
Сели в машину, как и в первый раз: Мышкин с парнем на заднее сиденье, Роза Васильевна впереди.
Парень щелкнул замочками кейса, достал потрепанный паспорт.
— Как просили. Натуральный. Естественно, цена чуть повыше.
— Сколько?
— Пятьсот, полагаю, будет тип-топ.
Мышкин полистал документ, захватанный многими руками: Эдуард Гаврилович Измайлов, московская прописка, разведен, 1970 года рождения.
— Не годится. Разве я похож на тридцатилетнего?
— Извините, спешка… Оставьте меня на минутку, господа. Не могу работать при свидетелях. Принцип.
Мышкин и Роза Васильевна вышли из машины. Мышкин закурил. Видел через стекло, как молодой человек с удобством устроился на сиденье: разложил инструменты, сунул в глаз окуляр. Из-за угла высунулась бледная рожа Николая.
— Эй, Харитоша, не желаешь присоединиться?
Мышкин отмахнулся.
— Кто это? — спросила Роза Васильевна.
— Да так, приятеля встретил. После инфаркта.
Тут же окликнул из окошка паспортист:
— Готово, господа. Извольте полюбоваться.
Год рождения сиял новой датой — 1940, — и никаких следов подчистки.
— Крепко, — одобрил Мышкин. — Хозяин паспорта живой или как?
— Или как. Царство ему небесное, — паспортист истово перекрестился. — Отсюда и цена.
Мышкин расплатился пятью стодолларовыми купюрами, и молодой человек откланялся.
Из больницы заехали в ближайшее «срочное фото» на Ленинском проспекте, отоварились снимком.
В сущности, все дела, намеченные на сегодняшний день, Мышкин завершил.
— Ты не голодная? — спросил у Розы Васильевны.
— Ну как сказать…
— Приглашаю в ресторан.
— В этом наряде не очень-то…
— Ничего. Вон «Гавана» рядом. Сойдешь за африканскую чумичку.
— Чудесный комплимент, — Роза Васильевна ослепительно улыбнулась. — Что ж, поехали, кавалер.
