будет изгнана из нашей страны.
Многие из собравшихся в зале колледжа Вильямса встретили эти слова восторженными восклицаниями. В основном это были, как заметил Виктор Александрович, сторонники республиканской партии — партии Гувера. Другая часть иронически усмехнулась — это были преданные своей партии демократы. Ну, а третья часть, по численности наибольшая, оставалась равнодушной: они хорошо знали, что предвыборные речи вовсе не должны находиться в строгом соответствии с действительностью. Так испокон веку заведено в Америке.
Гувер между тем, решив, очевидно, переплюнуть хрестоматийного французского короля, пообещал, что под его управлением в каждом гараже будет по два автомобиля, а в каждом котелке на кухне будет по воскресным и праздничным дням по две курицы.
Надо сказать, что тогда не только республиканский кандидат в президенты расписывал лучезарные перспективы американского капитализма. Эйфория обогащения захватила миллионы людей. Американцы, казалось, забыли, что во время спада осенью 1921 года в Центральном парке Нью-Йорка спало 80 тысяч безработных. Такое не повторится! Настало другое время! Эпоха джаза, эпоха обогащения, золотой век… Сдавали позиции и многие из тех, кто совсем недавно мыслил трезво-критически и даже радикально.
Тот же Уолтер Липпмап, который в 1919 году подверг беспощадному анализу ложь о Советской России, сейчас писал:
«Более или менее бессознательная и бесплановая деятельность бизнесменов стала наконец более современной, более смелой и, в общем, более революционной, чем теории прогрессистов». Слова «бесплановая» и «прогрессисты» в этом контексте употреблены, видимо, не случайно. Из СССР приходят вести о разработке пятилетнего плана. Большевики замыслили что-то невероятно дерзкое: одним рывком построить в своей отсталой стране современную промышленность. О советском пятилетием плане с интересом говорят в рабочих клубах Америки. Буржуазные пропагандисты призваны нейтрализовать этот интерес.
«Большой бизнес в Америке обеспечивает то, что ставили перед собой целью социалисты, — пищу, одежду и пристанище для всех. Вы увидите все это в годы администрации Гувера». А это — Линкольн Стеффене, да-да, тот самый знаменитый «разгребатель грязи», блестящий публицист, еще недавно разоблачавший пороки капитализма. Но сейчас 1928 год. Америка процветает.
На таком фоне читать лекции с призывами к установлению нормальных отношений с СССР, с объяснениями истинного положения дел в Советском Союзе, с правдивым анализом его внешней политики — нелегко. Нужно быть осторожным. Правда об СССР должна быть преподнесена в такой форме, чтобы не отпугнуть среднего американца. Чтобы была «хорошая пресса», обеспечивающая дальнейшие приглашения. Помогает генеральское звание. Слово «генерал» на яхонтовских афишах печатается крупным шрифтом. И очень мелким — «старой русской армии. Отставной». Нередко в лекцию как бы невзначай Виктор Александрович вставляет рассказ о том, как он обедал у царя Николая, как должен был плыть в 1916 году из Англии в Россию вместе с фельдмаршалом Китченером, но в последний момент все изменилось, и он поехал во Францию. А Китченер погиб, едва отплыв от британских берегов, и до сих пор тайна взрыва на корабле неразгадана. Это действует на американскую аудиторию. Яхонтов ездит по Америке, читает лекции, выступает по радио. И пишет книгу. Уже весна 1929 года.
Паломник
1929 год, кроме многих других примечательных событий, ознаменован и тем, что в Москве родился «Интурист». Советская страна начала учиться принимать гостей из-за рубежа на коммерческой основе. Одним из первых запросил тур по СССР мистер Яхонтов из США. Нетерпение гнало его. В ожидании ответа из Москвы он приехал в Берлин, где ему пришлось провести три недели.
Здесь, в Берлине, он впервые вступил на советскую территорию, иначе говоря — вошел в советское посольство. Сюда должны были сообщить из Москвы — можно ли ставить Яхонтову визу в паспорт.
Как он ни старался обойтись без встреч с русскими белоэмигрантами, однажды он на них наскочил в ресторане. Слава богу, никто из них не знал его в лицо и не обращал внимания на американца за соседним столиком. Тоска сжимала сердце Виктора Александровича.
— И никакого либерализма, господа, никакой, извините, гуманности. Чуть что — в тюрьму!
— Не в тюрьму, а расстреливать, господин генерал.
— Позвольте возразить, барон. Если сразу всех расстреливать, кто будет работать в вашем имении?
— Мужиков в России много…
— Слишком много, на всех хватит, и на нас, и на немцев…
— Согласен, ваше превосходительство. Предлагаю тост: «Хайль Гитлер!»
Наконец, из Москвы пришел ответ. Въезд разрешен. Он плыл в Ленинград пароходом из Штеттина. Он хотел попасть сначала в город, откуда начался его исход.
Владивосток восемнадцатого не считается. То было наваждение, дурной сон.
…Какое наслаждение стоять около сфинкса и глядеть на Неву, на Исаакий и Адмиралтейство. Это сказка. Это — волшебный сон наяву. И еще, оказывается, есть на свете такое счастье: слышать вокруг, везде русскую речь! Как мало дней отпущено ему на Ленинград. Он старался спать поменьше. Господи, да какой сон в ленинградские белые ночи! Если вы не были в этом городе — а он вам родной — целых двенадцать лет. Постойте, постойте, а сколько же лет он не был здесь белыми ночами? Боже мой, ровно двадцать! Да, после 1909-го, когда он уехал отсюда на Дальний Восток, ему не пришлось видеть это волшебство — петербургские белые ночи…
Неужели здесь, касаясь этого парапета, когда-то стоял Пушкин. Ну как можно спать такими ночами. Яхонтову потом казалось, что в Ленинграде он вовсе не спал. Ночами он кружил по центру, днем забирался на рабочие окраины, где, пожалуй, в старые времена никогда и не бывал. Как странно, но только сейчас он осознал, что не для всех жить в Петербурге означало квартировать на Каменноостровском, служить на Дворцовой и гулять по Невскому. Нет, не для всех! Но как-то не думалось тогда, что большинство, подавляющее большинство петербуржцев — это жители угрюмых безобразных домов на Выборгской стороне за Финляндским вокзалом, это те, кто живет поближе к Гавани и далеко за Обводным каналом. Яхонтову понравились люди ленинградских окраин. У них был бодрый и уверенный вид. И это, сделал заключение Виктор Александрович, тот плюс, который перевешивает все минусы. А он видел и минусы, несмотря на сказочно-восторженное ощущение того, что он на Родине. Он видел бедность одежды, неухоженность строений, жалкий по сравнению с Америкой ассортимент товаров в магазинах. За исключением книжных. Яхонтов был поражен, потолкавшись в нескольких книжных магазинах и понаблюдав, кто что покупает. В Америке о таком буме не могло быть и речи. Здесь расхватывали не какие-нибудь пошлые дамские романы или бесконечные детективы — здесь раскупали серьезные книги. В отличие от Запада здесь на книгах указывался тираж. Если не побывать самому в таком магазине, подумал Виктор Александрович, можно и не поверить, что столь огромные тиражи можно распродать.
Он вглядывался в лица покупателей. Ему казалось, что в их чертах, мимике, общем выражении странно смешиваются признаки простолюдинов и интеллигентов. Он видел этих людей в поздних трамваях, когда они усталые ехали домой после работы и учебы на рабфаке. Он слушал их разговоры, в которых тоже причудливо, как ему казалось, смешивалось крестьянское и студенческое. Яхонтов думал — не эти ли
