режим и бессовестно перевирать его декреты; наконец, они пустились просто в безудержную ложь. И не только отдельные личности, но целые группы и даже правительства предались всем видам этой немыслимой деятельности, такой, как нарушение дипломатического иммунитета советского посольства в Пекине в 1927 году; как взлом сейфов (дело АРКОС в Лондоне в 1927 г.); как покупка сфабрикованных фальшивых документов наподобие «письма Зиновьева» в 1926 году; как шпионаж, вредительство и саботаж внутри СССР. Даже убийства советских дипломатов, аккредитованных в разных странах, например Воровского в Лозанне, Войкова в Варшаве, вице-консула в Кантоне, стали как бы в порядке вещей.
Когда подводишь итог этой иррациональной деятельности против СССР, которая практиковалась во многих странах, поражаешься, какую высокую цену, политическую и экономическую, пришлось заплатить за глупое занятие, именуемое травлей красных. Обвиняя Россию во всех мыслимых грехах, придумывая всевозможные фантастические истории, люди были склонны игнорировать проблемы, имеющие важнейшее значение для их собственных стран. Так, неисчислимые материальные потери для всего мира были допущены из-за экономических последствий нарушения нормальной торговли и глупых попыток задушить столь обширную и населенную страну, как Советский Союз, установлением санитарного кордона и другими способами. В результате же наблюдается ненормальный рост промышленного производства в одной части мира и его недостаток в другой. Разве не правда, что из-за такой политики Россия была принуждена развивать свое собственное производство в отраслях, которые при нормальных отношениях она могла бы оставить другим странам? И разве не очевидно, что Япония не посмела бы вторгнуться в Маньчжурию и другие районы Китая, а Германия — аннексировать Чехословакию, если бы ложь о том, что «коммунизм — это худшее зло», не направляла бы политику некоторых министерств иностранных дел?»
«Во время революции 1917 г. я столкнулся лицом к лицу с конфликтом между классовой идеологией и национальными интересами; и с самого начала революции, к которой мои коллеги по посольству были очень враждебны, я чувствовал инстинктивно, так же как понимал осознанно, что я должен быстро выбрать между моим классом и моим народом в целом. В детстве меня учили, что личные желания должны быть подчинены интересам семьи — не только семьи как целого, но ее отдельных членов. Позднее, в учебных заведениях, находившихся под контролем государства, меня учили, что интересы семьи менее важны, нежели интересы страны. И, наконец, в юности я пришел к выводу, что всемирное благо важнее блага отдельной страны. Я помнил, что таким было и учение церкви, что французские энциклопедисты, уважать которых учили меня мои наставники и профессора, высказывали такие же идеи… Таким образом, выбор, который я в конечном счете сделал — стать на сторону моего народа в целом, а не только своего класса, — оказался достаточно естественным. Я помнил также, что знаменитая фраза «после меня хоть потоп» была сказана не представителем обычных людей, а циничным дегенератом из самого привилегированного класса, которого не заботило будущее своей страны и своего народа. Я не имел намерения становиться на такую точку зрения, хотя бы это и грозило мне остракизмом со стороны моего класса и сведением счетов со стороны моих коллег; было очевидно, что не все смогут одобрить мою позицию».
«Если революция и вооруженное вмешательство чужеземцев в дела моей родной страны побудили меня честно стать на сторону народа, то полнейшая лживость информации, приходившей из России, возбудили во мне желание вновь побывать на Родине и самому разобраться в действительном положении там. И чем больше я накапливал наблюдений за время нескольких своих паломничеств в Советский Союз, чем больше я вникал в проблемы, которые решались в СССР, тем больший интерес они во мне вызывали… Реальность, которую я увидел, побудила меня также пересмотреть многие мои старые взгляды на события в России начиная с 1917 года. Постепенно я пришел к выводу, что моя родная страна находится на верном пути к лучшей жизни. И я спросил себя: не является ли это несравнимо более важным, чем мой собственный комфорт и интересы того класса, к которому я принадлежал по рождению?
С моих ранних лет мне внушался кодекс патриота — дома, в школе, позднее — в армии. Но меня никогда прямо не учили, что я должен стоять со своим классом против всего народа. Нет, это делалось косвенно, классовое сознание культивировалось многими другими методами. Все было так устроено, чтобы отделить привилегированных от остальных: образом жизни, манерами и даже языком; все служило тому, чтобы развести патрициев и плебс по двум резко различающимся мирам… Подобно подавляющему большинству офицеров в царской России, я был избавлен от необходимости делать выбор в дореволюционное время; тем более я никогда не был ни дельцом, ни помещиком, когда же произошла революция, я, конечно, должен был сделать выбор; но дело тогда прояснялось, и у защитников старых порядков мотивы классовой заинтересованности становились все более очевидными. Я мог последовать за лидерами, которые, насколько я был в состоянии видеть, имели четкие взгляды на отношения между классами и хотели победить революцию, чтобы сохранить свои привилегии; или же я должен был отойти в сторону и последовать велениям своей совести. Я сделал последнее, и думаю, что не должен был делать ничего иного. Я никогда не сожалел о своем решении. Напротив, оно стало источником счастливого чувства, что я сделал правильный поворот, что передо мной лежит ясный, верный путь, по которому я пойду всю свою оставшуюся жизнь.
Естественно, задолго до революции я уже видел, что нужны некоторые решительные перемены, хотя бы потому, что положение в стране при старых порядках определенно и неуклонно ухудшалось. Когда царь отрекся от престола, я должен был сохранять верность лишь своей стране. Таковой, по моей концепции, было соединение ее территории и ее населения. Мой собственный класс был лишь одной из частей этого целого, причем не был частью, которая имела бы какие-то особые права занимать доминирующее положение или действовать против народа в целом.
Судьба Временного правительства разочаровала меня, ибо я верил в людей, стоявших за ним. Я нашел приход большевиков совершенно непостижимым; и эта моя реакция основывалась на информации, исходящей от людей, которым я доверял и считал хорошо осведомленными. И поскольку эта информация вводила в заблуждение, а антибольшевистская пропаганда была хорошо организована, щедро финансировалась и активно распространялась, я оставался какое-то время в состоянии полной растерянности. Но когда туман начал рассеиваться, когда факты — а это упрямая вещь — начали становиться известными, я с жадностью ухватился за них, и не только стремления изучить все, что мог, но проверить информацию, которой я располагал, посредством личных поездок и Советский Союз. Наконец шаг за шагом я пришел к некоторому пониманию объективной истины относительно СССР — и тому, почему она широко не известна».
Напомним еще раз, что «Преодоление разлада» было опубликовано летом 1939 года, чтобы оценить прозорливость автора, который, увы, напрасно, как и многие другие, взывал к «общественному мнению», имея в виду прежде всего средний класс. Итак, выдержки из заключительных страниц книги:
«Сейчас фашизм угрожает другим странам более непосредственно, чем Советскому Союзу. Фашистские державы сейчас направляют свой гнев против старых демократий, а не против СССР. Ведь они, а не Советский Союз — их старые конкуренты на мировых рынках. Мы не должны обманываться широко обсуждаемой теорией, что фашизм был рожден из коммунизма как противоядие последнему… Думается, что фашизм порожден скорее не коммунизмом, а стремлением добиться преимуществ в борьбе, которую ведут между собой капиталистические страны. Во всяком случае, претензии фашистов на то, что они борются с коммунизмом, подобны дымовой завесе для зрителей… Япония грабит Маньчжурию под этим предлогом. Италия и Германия успешно утвердились в Испании с помощью своего агента Франко под доведенными до абсурда антикоммунистическими предлогами. Следовало бы спросить тех, кто верит им, что случится с их интересами? Советский Союз не потерял ни концессий, ни привилегий ни в Китае, ни в Испании, ни в Эфиопии, ни где-то еще, потому что у него их не было. Жертвами стали те великие (и не только великие) державы, чьи правители проводили политику умиротворения вместо того, чтобы защищать интересы своих стран, давать отпор агрессорам».
«Многие события в США за последнее десятилетие напоминают мне беды России в годы, предшествовавшие революции 1917 г. В обеих странах люди заняты построением собственного счастья, проявляя мало интереса к будущему Родины. «Высшее общество» в России было склонно ничего не слышать, ничего не видеть и предаваться наслаждениям в раю для дураков, в то время как народ голодал и страдал от болезней режима. «Высшее общество» повсюду кажется одинаковым. Те русские, которые «доблестно» защищали монархию от наступления свежих сил, предавались тем же иллюзиям и так же обвиняли своих противников «радикализме», как это делают сегодня реакционеры во всем мире.
Но по крайней мере в одном отношении Соединенные Штаты кажутся мне несравненно более
