проблемам, Яхонтов хорошо понимал, что солдат, отстоявших Сталинград, измотавших врага под Смоленском, форсировавших Днепр и Вислу, здесь практически нет. Они — там, в земле Сталинграда и Смоленска, они зарыты на берегах Днепра и Вислы. На парадах проходят не те солдаты, в честь которых парады устраиваются. Те солдаты — мертвы. Но вечно живы знамена победоносных полков, которые сейчас проносят по Красной площади. Даже если полегли все солдаты до одного — живы полки! И наоборот. Пусть где-то в Германии жизнью спрятавшихся в нору крыс, жизнью забившихся в щель тараканов живы уцелевшие вояки из дивизии «Адольф Гитлер» или «Мертвая голова», пусть. Мертвы те дивизии. Их имена преданы проклятию, их знамена безупречной режиссурой Сергея Герасимова брошены к подножию Мавзолея. Но не наземь, а на специальный помост, чтобы не марать священные камин у Кремля. И солдаты особой роты — в перчатках, чтобы не марать рук!
Сзади яхонтовской компании сидела группа американцев. Один из них сказал громко, с усмешкой:
— Смотрите, как неловко держит руку. Значит, верно говорят, что у него был инсульт.
Он имел в виду Сталина. Больше американец ничего не сказал. А Яхонтов и представить не мог, как будут потом на этой студии потрошить ленту, вырывать из нее куски и подло, оскорбительно, провокационно монтировать их с кадрами из других фильмов, прежде всего из гитлеровской кинохроники, в антисоветских передачах. Да, это трудно было предвидеть, но уже тогда, в июне сорок пятого, Яхонтов знал, что он не пойдет в советское посольство с просьбой о возвращении. Знал он это и в незабываемый день ликования — День Победы. Он утвердился в мысли о том, что ему возвращаться пока нельзя, 12 апреля, совсем незадолго до конца войны в Европе, в тот день, когда внезапно умер от кровоизлияния в мозг Франклин Делано Рузвельт и президентом США стал Гарри Соломон Трумэн. А трещину мечта о возвращении на Родину после войны дала еще раньше.
Вскоре после Сталинграда Виктор Александрович разговорился в клубе с приехавшим из Калифорнии профессором Уоско. Оказалось, тот еще совсем молодым человеком бывал на сессиях вильямстаунского института политики (бывал в качестве ассистента одного из маститых его участников). А теперь вот и сам профессор политологии, работает на Совет по международным отношениям, который по-прежнему издает журнал «Фории афферс». Вильямстаунские заседания давно кончились, но подобные институты в Америке никогда не переведутся. Профессор Уоско, по старой памяти числя Яхонтова среди подобных себе, простодушно поведал, о чем «высоколобые» размышляют сейчас, в сорок третьем. Оказалось, размышляют, в общих чертах, на тему о том, как Америка будет переделывать мир после войны.
— Естественно, исходной точкой рассуждения служит социальная стабильность в Штатах, — прихлебывая кофе и пуская в сторону от некурящего собеседника кольца сигарного дыма, говорил профессор Уоско. — Как предпочитают выражаться некоторые специалисты, следует прежде всего обеспечить такое состояние, чтобы было невозможно произвести перераспределение богатства и власти. Замечу в скобках — лично мое мнение, что внутри элиты это неизбежно, но только внутри. Впрочем, это особая тема, не будем отвлекаться. Посмотрим в целом — что нужно, чтобы обеспечить искомое. И знаете, что получается, генерал? Удивительная штука. Для этого в идеальном варианте следует установить американский порядок на всем земном шаре.
— В идеальном, надо полагать, для Штатов?
— Разумеется. Но идеал вряд ли достижим. Я лично не разделяю мнения тех оптимистов, которые надеются на качественное падение русской мощи вследствие военных потерь. Я и мои единомышленники исходим из того, что после войны будет две сверхдержавы — Штаты и Россия. Вывод — в остальной части мира нужно взять максимум. Кстати, генерал, разрабатывается и новая терминология для подобных пока еще умозрительных построений. Это называется планирование на большой территории. Итак, максимум, как мы с вами уже убедились, это весь мир, а минимум — это, разумеется, наше полушарие плюс Британская империя, которая дышит на ладан. Да, совсем забыл — и французские колонии, ведь Франции вряд ли удастся подняться, великой державой ей уже не быть. Это — объективный фактор, — понизил голос Уоско, — но есть и субъективный: ФДР прямо-таки не выносит де Голля…
— Все это любопытно, — осторожно сказал Яхонтов, — но, простите меня, профессор, может быть, во мне звучит голос русской крови… Мне, знаете, странно слышать это сейчас. Гитлера только отогнали за Дон, оккупирована Украина, Белоруссия…
— Дорогой мой генерал, это дело тактиков. А стратеги уже поняли — кампания в России Гитлером проиграна. Им этого достаточно для дальнейшей работы, разве не так?
— Так-то оно так… — неопределенно отозвался Яхонтов, беря себя в руки.
— Мы с вами только что видели за обедом Даллеса, — продолжал политолог. — Возможно, вы знаете, что у этого достойного джентльмена есть брат по имени Аллен. Знаете? Отлично. (Уоско снова понизил голос.) У нас с ним есть кое-какие общие знакомые. Так вот, по словам одного близкого ему человека, после Сталинграда у Аллена переменились так называемые граничные мысли. Я имею в виду границы между сном и явью. Та забота, с которой засыпаешь и с которой просыпаешься. Теперь у Аллена это уже не Германия, это уже Россия…
Долгим был этот разговор и подробным. Побеседовали они и на тему, составлявшую предмет особого интереса для мистера Уоско — проблему перераспределения влияния среди элиты. По мнению профессора, война способствовала ускоренному созданию новых состояний, больших, но непрочных из-за своей узкой опоры — опоры лишь на военный бизнес. Сейчас они на коне и после войны не захотят слезать с коня. Предстоит борьба за перемещение приоритетов.
Яхонтов тогда не совсем понял пророческие слова профессора Уоско, но он сразу же вспомнил своего старого знакомца Чарли Доули. Они как раз недавно виделись, и Чарли пространно рассуждал о том, что он «в рабской зависимости от бомбардировщиков». Со своей наивной верой в яхонтовский дар предвидения он настойчиво спрашивал Виктора Александровича, сколько еще может продлиться война. Разумеется, Чарли волновало не то, сколько еще будет сожжено белорусских деревень, сколько украинских красавиц будет угнано немцами на унижения и муки, сколько заложников будет расстреляно в Югославии и сколько богатых коллекционеров ограблено во Франции. Мистер Доули жаждал совета — затевать ли строительство нового завода или уже поздно. Вполуха слушал Яхонтов его разглагольствования о трехсменной организации труда и повышенной оплате сверхурочных. В этих материях он разбирался слабо. Но насторожился, когда услышал от Чарли что-то о сенате. Это, пожалуй, было в первый раз, чтобы Доули с горячей заинтересованностью рассуждал о позициях тех или иных сенаторов (значит, подумал Яхонтов, его бизнес вырос настолько, что Доули уже непосредственно касаются решения, принимаемые в конгрессе).
А Чарли с восхищением говорил о сенаторе от штата Миссури Гарри С. Трумэне, который лучше чем кто бы то ни было понимает нужды военного бизнеса. Трумэн предложил организовать сенатскую комиссию по делам военного производства и возглавил ее. (Впоследствии Яхонтова поражало, как старательно обходят этот факт в расхожих газетных биографиях Трумэна.) А в том разговоре Виктор Александрович не сразу сообразил, о ком идет речь. Потом вспомнил — это тот самый Трумэн, который в начале советско- германской войны советовал помогать той стороне, которая будет проигрывать — чтобы максимально ослабить и ту и другую.
В апреле сорок пятого этот человек стал хозяином Белого дома. Яхонтов сразу понял, что, пока он будет у власти, ничего хорошего ждать не придется. И в самом деле, тон прессы стал меняться на глазах. А уж в клубе на Пятой авеню и вовсе не стеснялись. Там в открытую говорили, что Россия фактически уже враг номер один и главная помеха Америке во всех ее благих делах. Говорили и о том, что, к сожалению, «толпа» дружественно настроена к России и потому не удастся сразу выбросить красные орды (да, так — совсем по Геббельсу) «из Европы». Что поэтому одна из важнейших задач — перестройка общественного мнения.
Ну, а это и было профессией Яхонтова — борьба за общественное мнение. Как же можно бросать фронт и уходить в отставку, если силы еще есть, а бойцов будет не хватать. Виктор Александрович это предчувствовал. У многих его соратников военных лет проявится глубинный, застарелый антисоветизм или просто аполитичность. И Гарри Трумэн по указке господ из «элитарных» клубов поведет Америку по пути вражды с Россией. Надо всеми силами противодействовать этому!
Решение Яхонтова остаться было горьким, но твердым. Одно только мучило — он не решался сказать об этом Мальвине Витольдовне. Она так мечтала поселиться в доме с видом на Неву! Но мудрая и чуткая
